Авиньонский квинтет. Quinx, или Рассказ Потрошителя - Лоуренс Даррелл Страница 20

Он не ел.

— Они немного жирнее, чем китайские щенки, но очень хороши со специями. Когда глина затвердевает и остывает, ее скалывают молотком или камнем, с ней вместе отстают иголки и кожа, остается одно мясо. Знаю, звучит ужасно! — Она заметила, что Сатклифф вздрогнул. — Так что сегодня не приглашаю вас на обед!

— Сабина! — проговорил он, неожиданно останавливаясь и жалобно глядя на нее. — Дорогая, почему вы бросили меня? Ведь вы не могли не понимать, что любите меня.

Она улыбнулась и положила руку ему на плечо.

— Конечно, я вас любила. Но спросите Обри. Я не могла взять вас с собой. Наши жизни разошлись тогда, и я не представляла, как вновь соединить их.

Они долго стояли, жадно глядя друг на друга, не замечая, как их обтекает толпа, стремившаяся к морю следом за святыми. Потом Сабина и Сатклифф повернули обратно, идя против людской волны, и, выйдя на тихую боковую улочку, отыскали темный винный погребок, уставленный бочками с местным вином. Она все еще что-то говорила, теперь уже с уверенной стремительностью, радуясь возможности поболтать по-английски. Она была настолько реальна, так что и подумать было нельзя, будто эта женщина всего лишь плод чьего-то воображения.

— Вечный вопрос: «Почему?» — продолжала она. — Его задавали все, начиная с моего ничего не понявшего, недоверчивого отца. Старика Банко, как его звали в Сити. Со временем я тоже стала его так называть, и он очень веселился. А вот мое желание все бросить и уйти привело его в ярость. Оно было вне рамок его логики, против его здравого смысла. Ему было многое известно о цыганах и о том, что их жестоко преследовали, веками… Но одна из историй была особенно чудовищной. Отец надеялся, что она поможет ему меня вразумить. В первый раз он услышал ее от атташе австрийского посольства в Софии. Наверное, вы помните, что мой отец начинал как дипломат, но оставил это поприще из-за маленького жалованья. Тогда-то он познакомился с маленьким хромым австрийцем — я все еще помню, как его звали. Эгон фон Люпиан! Они подружились, несмотря на разницу в возрасте, из-за общей страсти к орхидеям, оба были коллекционерами. У фон Люпиана одна нога была короче другой, и он носил деревянный протез с ботинком, у которого был — я цитирую — «характерный щелкающий звук», когда фон Люпиан шагал по мраморному полу в канцелярии. Это был странный человек — Обри потом писал о нем. Этот фон Люпиан рассказал моему отцу о своем детстве в Австрии. Его род там у них один из самых древних и аристократических, и одному из его дядьев принадлежали огромные поместья на севере. Дядюшка был заядлым охотником и частенько приглашал племянника погостить у него. На пустошах он держал большую свору гончих, и те, бывало, нападали на несчастных бродяг, которые забредали в его владения. Однако особым удовольствием для него и его приятелей было растерзать цыгана, а еще лучше цыганку с ребенком на руках! Представляете? Фон Люпиан помнил, как однажды его дядя, рослый краснолицый мужчина с лихо закрученными усами, пришел к завтраку, потирая руки. «Сегодня у нас будет отличная охота! — сказал он. — Такое бывает нечасто, но все же случается!» Выяснилось, что накануне вечером в город пришли цыгане, и, как обычно, их посадили под замок. Дядя фон Люпиана был главным судьей в тех местах, следовательно, воплощал собой правосудие. На другой день, на рассвете, охота началась. Прошло много лет, прежде чем фон Люпиан в полной мере осознал, с какой холодной жестокостью все было продумано. Цыган арестовали накануне, в том числе и женщину с ребенком — как раз это и требовалось! Ее собирались выпустить и потом гнаться за ней, как за оленихой.

Гончих постоянно держали в состоянии готовности, так сказать, натаскивая их на запах камфорного дерева и менструальной крови, потому что когда сезон оканчивался, нужно было чем-то заменять объекты для охоты. Утром женщину доставили на телеге на перекресток в нескольких милях от деревни, где собирались охотники. Ее и ее одежду вымазали смесью толченой камфары и отрубей, вымоченных в менструальной крови. У них был примерно час, чтобы доставить ее на нужное место. А тем временем в хозяйском поместье все радостно предвкушали редкостное развлечение. Маленького хромоножку подхватили сильные руки дяди, и он оказался в высоком седле, с которого были отлично видны все окрестности. Через час подали сигнал, послышался резкий, низкий вой рогов, но вскоре этот вой был почти заглушён басовитым лаем огромных гончих, почти таких же крупных, как олени, ради которых и была выведена эта порода. И под весь этот шум и гам началась погоня по замерзшим болотам за одной-единственной телегой, в которой сидела жертва, мать с грудным ребенком.

Телега с двумя возничими доставила женщину на условленное место, на перекресток, где сходились три дороги, и переполненные злостью и азартом мужчины выкинули несчастную прямо на снег. Она оказалась храброй женщиной, она не стала хныкать, а бросилась прочь. Она сразу все поняла, услышав лай бежавших к ней по болоту собак. Нельзя было терять ни минуты. Надо было найти воду, речку, и перейти на другой берег. Ей казалось, что она бежит по направлению к реке, но память обманула ее — никакой реки поблизости не было. У несчастной матери от ужаса стыла кровь, ведь лай собак и пронзительное гудение рогов все приближались. Она уже заранее чувствовала, как истекает кровью — как будто со стороны видела свою смерть! (Могу себе представить!) А потом… потом на дальнем холме показались охотники. В то морозное утро они выглядели очень живописно — в алом, черном, бронзовом и золотом. И все же ей удалось найти воду, правда, это была не река, а всего-навсего мелкая дельта с несколькими черными озерцами. Если бы женщине повезло, она могла бы спастись. Маленький хромоножка волновался не меньше своего могучего дяди, сидя впереди него в испанском седле. Он видел, что у цыганки не осталось надежды на спасение. Но она все-таки добежала до воды и вошла в нее по пояс, держа ребенка над головой. Однако собак не проведешь. Они выскочили из леса и бросились по тонкому льду к женщине, чтобы вытащить ее на берег, как обычно вытаскивали загнанную олениху. Мальчик слышал ее крики, и крики младенца тоже, а потом наступила тишина, и вода в озерце стала ярко-красной. Это когда собаки принялись рвать добычу на куски. В конце концов, они получили то, что честно заслужили… за отличную охоту. Хозяин гончих и его прислужники взяли собак на сворку и предложили охотникам выпить. Мальчик на всю жизнь запомнил увиденное, и еще запомнил, какое сильное впечатление произвела на охотников расправа с цыганкой. Дядя мальчика молчал и, затаив дыхание, наслаждался оргазмом, который испытывал, глядя на совершаемое его гончими убийство. Он был счастлив, он был вне себя от восторга! И смеялся потом так же, как, верно, смеются маньяки. Ну а мальчик… Фон Люпиан навсегда запомнил ту охоту и во всех столицах, куда его назначали служить, нанимал местных художников, чтобы те писали маслом одну и ту же сцену. В Вене у него набралась целая коллекция из этих картин — целая галерея с «Цыганкой, преследуемой гончими».

Сатклифф побледнел, вдруг почувствовав прилив острого желания.

— Вы ужасно разволновали меня, — прошептал он.

— Этого я и добивалась. Нам надо наконец заняться любовью. Побыть вместе.

— Да! — вырвалось у него. — Да, Сабина, пожалуйста.