Семейная реликвия. Месть нерукотворная - Елена Зевелева Страница 20

— Конечно, понимаю, моя дорогая. Но все-таки, что все-все я тебе должна рассказать? — смеясь, спросила сестру Мария. — Смотрю я на тебя внимательно, ты вовсе не меняешься, Ольга. Давным-давно замужняя женщина, благородная дама, можно сказать, светская львица, а все такая же фантазерка, как и была. Лучше ты расскажи мне пока, что нового в Оренбурге?

— Как будто ты не знаешь? Оренбург, моя дорогая, как был, так и остается настоящим сонным царством. Это тебе не Париж, не Лондон и даже не Рига, я скажу. Настоящая провинция. Сплетни. Пересуды. Интриги. Представляешь, сейчас все самым активным образом обсуждают замужество перезрелой Анны Николаевны, дочери статского советника Титькина. Помнишь, наверное, ее? Вытянутое, лошадиное почти лицо, редко мытые светлые и совсем не причесанные волосы, которые висят копной. И сильно угрястая кожа. Да рот со вставными зубами, свидетельствующий о неправильном питании. А как она ест за столом, страшно вспомнить и представить. Зато богатая была невеста на выданье, сколько лет была. Ты-то уж наверняка лучше меня знаешь. Так вот. Клюнул в конце концов на их барыши также далеко не бедный, но, мягко говоря, малость странноватый Афоня Улюкаев. Уехали молодые после свадьбы на курорт в Баден-Баден. Сняли номера дорогие, да пробыли там совсем немного. Представляешь, а потом молодой супруг дочери Титькина вдруг взял да и застрелился прямо в гостинице. Говорят, он долго и неизлечимо болел сифилисом. Вот тебе и дела. Это обсуждал почти весь город. Вот, пожалуй, и все главные новости. Не знаю, так это или нет, но еще говорят, что он проигрался там вчистую, все приданое спустил враз. Жаль его, конечно. Но Титькина дочку жалко больше. — Ольга вздохнула. — Ах, вот еще. Тит Нилович Рягин-то, твой конкурент вечный, вообще все прииски свои потерял не за грош, слышала наверняка уже нашу последнюю новость?

— Слышала, Олюня, конечно же слышала. Да Бог с ними со всеми. Как же я соскучилась. Как же я вас всех люблю. Слов нет. Как я всех вас видеть хотела. А тебя пуще всех других. Следующий раз, это уж точно, мы с тобой обязательно поедем вместе. Возьму тебя с девчонками с собой.

— А Васенька как же без нас-то будет?

— Ничего, поверь мне, поскучает, поскучает Васенька… Крепче зато любить, милая моя, станет! Слушай, откроюсь я тебе, — продолжала Маша, когда сестры совсем уединились. — Был у меня недавно воздыхатель, крупный купец московский — сам из наших, из яицких казаков. Купец первой гильдии. Богатый. Вдовец к тому же. Говорит, полюбил меня с первого взгляда, крепко-крепко. Поехал даже за нами в Ригу. А дальше, представляешь, куда мы, туда и он.

— Ну а ты что, растерялась, что ли, Маша? Ты ли это? Не узнаю тебя.

— А я, представляешь себе, ничего. Понимаешь, у меня же дети, в конце концов. Потом, Айдырла… Вот так вот, дорогая моя, все и закончилось.

— Не слишком-то, значит, он тебе и понравился. Не полюбила, видать, ты его ни с первого, ни со второго взгляда. Знаешь, завтра Дмитрий Наркисович приезжает. Вот он-то тебе уж точно нравится, да? Признайся, сестренка, не таись.

— Да не знаю я, что тебе даже и сказать, Оля. Ты же, надеюсь, хорошо помнишь, когда мы еще в Орске жили, он, почитай, тогда каждый божий день к нам захаживал. Влюбилась я тогда в него безумно, как девчонка. Очень он мне тогда нравился, не представляешь даже. Но тогда я замужем уже была. А потом, когда вдовой стала, и встречались мы с ним изредка, то в Айдырле, а то и в Москве или в Питере, так он все больше про жизнь на прииске расспрашивал. До мелких деталей у меня все выведывал, что там и как. Интерес, понимаешь ли, ко мне проявлял не как к женщине, а прежде всего как к золотопромышленнице, как к хозяйке золотой Айдырлы. Не больше и не меньше. В основном у него именно писательский интерес превалировал во всем, да и только. Как к жуку, например, или бабочке-капустнице, только что сачком пойманной, когда ее хотят к бумажному листку в альбоме булавкой приколоть да и нумер соответствующий поставить. Интересно, конечно, было и слушать его, и рассказывать ему, и отвечать на его вопросы. Только к тем вопросам, о которых ты сказала, это не имело ни малейшего отношения. Вот любовь моя-то поэтому, дорогая, и угасла совсем… Да о какой в общем-то любви можно было говорить? О чем могла я мечтать, когда нужно было в первую очередь мальчишек на ноги поставить, образование хорошее им дать, да и многое другое сделать в обязательном порядке? До себя ль мне было! Пойми меня правильно, они же будущие хозяева приисков прежде всего, а не кто-нибудь. Поэтому о себе мне думать было некогда.

— Ой, не права ты, Маша, сама не знаешь, как не права. Ладно, думай и решай, как хочешь, а я все же при своем мнении останусь. Неправильно ты поступила. Совсем неправильно. Расскажи-ка ты мне лучше, Машуля, что сейчас в Москве да в Париже носят, какие обновки ты с собой в этот раз привезла? Этот наряд, что на тебе, например, совсем необычный, очень оригинальный. Он откуда?

— Какая же я глупая, — только и проговорила в ответ совсем раздосадованная Мария Петровна. — Господи Боже мой! Что же я забыла-то все на свете? Оля! Посмотри внимательно. Все гостинцы я в прихожей оставила. Всем вам обновки из самого Парижа везла. Да все здешние мессалины завистью изойдут, поверь мне. Вели нести все скорее сюда, в комнату. И девчонок зови побыстрей.

— Балуешь ты нас, Маша.

— А кого же мне еще баловать, а? Вы же мои самые близкие, самые родные.

Через пару часов раскрасневшиеся, довольные дамы уже пили в столовой чай. Все померили, все внимательно рассмотрели, все исследовали. И остались очень довольны. Маша — тем, что каждой по сердцу пришлись ее подарки. Ольга — тем, что в очередной раз убедилась, какая у нее заботливая, любящая, добрая сестра. Все остальные — тем, что парижские обновки были для них в самую пору.

«Вот и всегда она так, — подумала Ольга. — Сначала о других думает, а потом уж о себе. Работает ведь все равно как мужик. Ничуть не меньше, а наравне с Дмитрием. Доходы, конечно, у них просто огромные. Да и вкладывают сколько в прииск! Все окружающие просто диву даются. С другой стороны — недаром же слава по всему Уралу давно идет о том, как хозяева жизнь простых старателей на Айдырле обустроили. Лучших мастеров не только со всего Оренбуржья собрать у себя сумели. Да не обманом, как некоторые. А заботой о простых людях прежде всего. И домики для них новенькие, современные в поселке построили. И свет там есть, и вода, и тепло. А школу какую для старательских детей отгрохали, а сад для малышей, а клуб для развлечений всяких? Работай только, как нужно, а все остальное за тебя давно уже продумали и решили. Вот это, что называется, по-нашему, по-уральски. Не так, как многие сибиряки-выжиги. За копейку удавятся, лишь бы не досталась она их работникам. А уж о семьях простых старателей, приносящих им несметную прибыль, об их житье-бытье позаботиться — упаси Господь. Вот и бастует у них работный люд, и бежит туда, где к нему с заботой и вниманием относятся. Время-то другое совсем настало. Не вложишь — не получишь!»

— Ольга! — обратилась опять Мария к сестре. — А я ведь нашу икону к тебе привезла. Решила, понимаешь ли, пусть у тебя она лучше побудет. Что-то страшно мне за нее вдруг стало. Подумала, мало ли что может случиться? Я ведь уезжаю достаточно часто. Вот скоро опять придется по делам в Москву ехать. Да и Дмитрию надо новое оборудование прикупить в Германии. А слух о нашем Спасе, сама знаешь, давно идет по Уралу. Кто знает, что может произойти за это время? Лихих ведь людей сейчас много в наших местах бродит. Не ровен час, позарятся, унесут, потом ищи ветра в поле. Так мне станет спокойнее гораздо, знаешь. И главное, сохранней наше основное семейное добро будет. Поэтому я хорошенько подумала и в конце концов решила поступить именно так. Ты, надеюсь, не против? Помнишь, сестренка, наше семейное предание? Конечно, помнишь. Но уж наберись терпения, будь добра, я еще раз тебе напомню. Утаил эту икону наш пращур от смутьяна и убивца Емельки Пугачева. Схоронил дома, у родных, за что жизнью и поплатился. Сколь ни искал ее догадавшийся о причине пропажи злодей Емельян, сколько душ ни загубил — считай всю станицу нашу казачью тогда кровью залил, но так и не нашел изображения святого лика, которое пращур спрятал так, что ни в жизнь никому чужому не найти. А семью-то предка нашего, помнишь, наверное, тоже икона спасла. Вот и передается у нас, у Писаревых, сама знаешь, из поколения в поколение завет: беречь ее, заступницу, как зеницу ока. Пуще жизни своей беречь. Пропадет — искать! Найти во что бы то ни стало. Обязательно икона объявится. Напомнит о себе, даст весточку. Но и всегда помнить при этом, коли что неправедное сделаешь, икона тоже сразу даст знать об этом… Такое, Оленька, надо помнить всегда, не забывать. Вот и в Орске цыганка, помнишь, что тебе тогда говорила? Не напрасно ведь. Не правда ли, дорогая моя?