Что слышно насчет войны? - Робер Бобер Страница 20

Мы помолчали. С тех пор как Лея стала приносить мне чай, нам уже случалось сидеть вот так, молча. И мы оба знали, что разговор в это время продолжается, только немой. Поэтому вслух он иногда возобновлялся уже с другого места. В том, что Лея приходила немножко со мной поболтать, не было ничего такого, и мне это действительно было приятно. Но то, что говорилось молча… В такие мысли лучше не вдаваться. Вот только они редко уходят сами собой.

Я попытался взяться за работу и застрочил на машинке. А Лея заговорила снова:

— Я не могу прожить всю жизнь, так и не зная, любит или нет меня мой муж. Да Альбер меня и не любит, он любит семью.

— Это одно и то же.

— Нет. Вовсе не одно и то же.

— И да, и нет. Пока не родились дети, у Альбера были только вы. Не знаю, признавался ли он вам тогда в любви, но, чтоб любить, ему не нужны были слова, а вам незачем было спрашивать, и все шло прекрасно. Но вот появились Бетти и Рафаэль, теперь Альбер любит не только вас, но и их, и тут вас стали мучить сомнения. Вам понадобилось, чтоб он красивыми словами подтвердил свою любовь. Он, говорите вы, любит семью. Что ж, это правда. Да, он любит свою семью. Но если в его жизни не будет вас, не будет и семьи! От нее останутся жалкие обломки.

— Вы хотите сказать, что Альбер — хороший семьянин? Я знаю. И хороший отец. Никто не сомневается. Он делает все, что должен, это верно. Но не более того. А мне этого не хватает. Поймите, Шарль, мне надоело быть только заботливой женой и матерью. Я больше не хочу, чтобы муж относился ко мне только как к благонравной жене, которая добросовестно выполняет свой долг.

— А вы сами?

— Что я?

— Как вы относитесь к Альберу?

— Я ведь уже сказала, что не чувствую себя с ним счастливой. А без этого не могу любить. Раньше, еще до свадьбы, я, кажется, бывала счастлива с Альбером. Иногда он обнимал и целовал меня на улице, но я тогда сама не хотела — как-то стыдно на людях. И еще он делал мне подарки. Пусть небольшие — откуда ж у него деньги! А однажды написал своей матери в Польшу, чтобы она купила для меня большой платок с яркими цветами по черному фону — такие делают только там. Этот платок — чуть ли не последнее, что мы оттуда получили, уже перед самой войной. А когда война кончилась, я подарила его женщине, которая прятала нас с Бетти в деревне. Теперь мне даже жалко, наверно, не надо было… ведь мне был так дорог этот подарок. Теперь Альбер мне больше ничего не дарит. Говорит, чтобы я пошла и сама себе купила, что хочу. «Я достаточно зарабатываю, чтобы ты могла покупать себе все, что тебе нравится».

— И вы покупаете?

— Иногда. Только не уверена, что он замечает.

Я знал, что Лея поняла, что я понял, что она хочет мне сказать, поэтому пора заканчивать разговор. Только не знал как. Боялся ее обидеть и продолжал тупо строчить на машинке. Но Лея не унималась.

— Во время войны, — сказала она, — мне в голову не приходило выяснять, любит меня Альбер или не любит. Мы были в разлуке, и я все время за него тревожилась. Теперь он рядом, но мне кажется, что он от меня отдаляется. Я для него как будто и не существую. И я ужасно одинока. Не так, как вы, конечно, у меня есть муж, но все равно я одна. А больше всего я боюсь, что скоро постарею и у меня уже не будет сил бороться за свое счастье. Отказаться от счастья… Как подумаю, так делается страшно, ведь это конец всему. Вот этот страх, наверно, и толкает меня на то, что вы считаете безумием.

Очень скоро у меня застучало в висках, потому что Лея все-таки высказала все, что хотела. Не знаю уж, как так получилось. Она опять сказала, что ей со мной хорошо. До того хорошо, что она уверена: я сделаю ее счастливой… Лея еще много всего говорила, но я уже плохо понимал, потому что думал об одном: надо протереть очки, я ничего не вижу! В голову лезло сто вопросов сразу. Неужели Лея и правда так несчастлива в браке? Как можно быть несчастной, когда у тебя есть муж и дети? Это же нелепо! И как это она собирается жить со мной? И почему со мной? Или ей просто так меня жалко, что она из жалости готова разрушить свою семью? Это тоже нелепость. Начать жизнь сначала. Что значит сначала? Начать сначала жизнь, которая давно идет? Зачем ей нужна другая жизнь, чего не хватает в этой?

— Что с вами, Лея? Вы это из жалости? Знаете, что я откажусь, из-за Альбера, и хотите меня утешить? Думаете, мне будет приятно, что молодая женщина ради меня готова все бросить, пожертвовать своей семьей и начать со мной жизнь сначала. Так? И это, по-вашему, хорошо? Нет, Лея, это вы плохо придумали.

— Разве похоже, что я говорю из жалости? Конечно, вы столько выстрадали, и это объясняет ваши вспышки и вашу манеру долго молчать, которая меня так тяготит…

— Не надо все всегда оправдывать страданием! Если человек страдал, это не значит, что ему все можно. А другим? Что, у Альбера нет права на счастье?

— Я говорю о себе, Шарль. О том, что я чувствую. По воскресеньям в мастерской никого нет, но, когда я через нее прохожу, всегда смотрю на вашу машинку, и у меня сильнее бьется сердце. Так я и поняла, что не могу без вас. Вечером, когда дети уложены, мы с Альбером обычно сидим одни, сидим и молчим. Тогда я тоже думаю о вас. Альбер — не знаю, но, может быть, он тоже думает о ком-нибудь другом.

— Вам бы этого хотелось?

— Нет! Вовсе нет. Я, как ни глупо, все еще ревную. Иногда перед сном, когда я мою посуду… мне так неловко говорить об этом с вами…

Я не стал допытываться, но радовался, что она теперь заговорила об Альбере. Есть вещи, которые легче сказать, не глядя в глаза собеседнику, поэтому я встал и накинул жакет на манекен — будто бы проверить, хорошо ли посажен рукав. И Лея все-таки решилась — видно, молчать ей было еще труднее:

— Ну, иногда, когда я вечером мою посуду, Альбер вдруг подойдет ко мне сзади и обнимет. Но я тогда говорю, что дети еще не спят — ведь я не знаю, обо мне он в это время думает или нет.

— О вас, Лея, о вас и ни о ком другом.

— Почему вы так уверены?

— Потому что знаю.

Я снова сел, но жакет оставил на манекене. То, что я собирался сказать Лее, между делом не скажешь, так что шить я уже не мог.

— Вот что, Лея. Я совсем не такой, как вы воображаете. Просто я все время тут, рядом, под рукой, вот вы и напридумали про меня невесть что. Но я не тот человек, о котором вы мечтаете, и я даже не знаю, каким он должен быть. Может, его вообще нет на свете, а если есть, то это уж скорее тот, кто сейчас отправился за фурнитурой к Вассерману. Во всяком случае, не я. Что вы хотите сделать, Лея? Отнять у Бетти и Рафаэля отца? А у Альбера детей? Посмотрите на него, когда они приходят из школы. Посмотрите как следует. Он так и светится самым настоящим счастьем. А счастье надо беречь, беречь и защищать, если кто-то пытается его разрушить. Как вы могли подумать, что я способен отнять у Альбера детей? Да как я после этого людям в глаза смотреть буду? А ему самому и детям? Это ж надо лишиться рассудка! А теперь, если хотите, можете говорить, что угодно. Я не могу вам помешать. Но обо мне больше не думайте. Пусть вас не заботят моя жизнь, мое счастье и несчастье. Вы же не Здрасьте-Здрасьте, чтобы устраивать судьбы одиноких людей. Вы Лея, у вас есть муж и двое детей, да и я не свободен. Я занят своими воспоминаниями. Вы мечтаете о приятной жизни, о развлечениях, об идеальном муже, который с утра до ночи твердил бы вам, как он вас любит, и вам кажется, что осыпать вас нежными словами мог бы я. Так вот что, Лея. Весь этот разговор, по-моему, не стоило и начинать — ведь вон куда вас занесло, но раз уж так случилось, я тоже кое-что скажу вам. Вы чувствуете себя заброшенной и надеетесь на чудо. Но не ждите его от меня. Я не горазд на чудеса. Я не бросал свою жену, и она меня не бросала. Нас разлучили, и всё. Но я не одинок. Мы прожили вместе целых десять лет. Воспоминаний хватит на всю оставшуюся жизнь. А счастье… оно бывает долгим или коротким. Мое было долгим, десять лет — разве мало? По моему разумению, счастье — это когда живешь себе мирно и никто тебе не мешает. Когда я думаю об этих десяти годах, что мы прожили с женой, то вижу, что самыми счастливыми были те часы, которые мы просто проводили вдвоем, в тишине и покое. Ну а теперь мне достаточно прошлого, чтобы спастись от одиночества и душевной пустоты. Вы никогда не станете моей женою, Лея, это невозможно. Для меня нет будущего. Я и в настоящем-то живу одной лишь памятью. Если не я, то кто же будет помнить? Нельзя посягать на место Эллы. Хотя бы потому, что ее нет и, значит, она не может его отстаивать. Кроме меня, никто ее не защитит. — Лея сидела на стуле мадам Андре, вся сжавшись. Она плакала — а как вы думали? — я и сам тоже плакал. — Единственное, чего я хочу, это жить спокойно. Покой — и больше мне не нужно ничего. Покой — это сегодня моя жизнь. Только не думайте, что я ничего не чувствую, когда мы с вами тут наедине. Мне очень дороги эти вечера, и стакан чая из ваших рук согревает мне сердце больше, чем вы думаете. Но говорить об этом бесполезно, этот разговор ни к чему не приведет, а потому пора остановиться.