Записки пинчраннера - Кэндзабуро Оэ Страница 20

2

В тот день я надолго задержал на вокзале руководителя движения против строительства атомной электростанции на Сикоку и даже заставил его помогать нам разыскивать Мори, но этого мало — я решил вернуться домой и не участвовать в вечернем митинге, где ему была отведена главная роль. И, что было уже совсем неприлично, я еще спросил у молодых людей, будет ли присутствовать на митинге Ооно, и получил такой ответ:

— Послушайте, папаша, ради чего вы вертитесь около нашего движения? Когда Ооно не будет с нами, вы сразу же сбежите, да? До чего же люди вашего возраста прямолинейны.

Я почувствовал, что молодежь в душе осуждает меня. Но я совсем выбился из сил, устал и Мори, и мы, шлепая по слякоти от растаявшего снега, перепачканные с ног до головы, вернулись домой. Подождав, пока жена, у которой с утра было дурное настроение, переоденет Мори, я увел его в кабинет и стал бить. Мори весь съежился от страха, сощурился, втянул голову в плечи и, пытаясь защитить лицо, выставил вперед локти. Где и когда научился он так защищаться? Может быть, среди общих накоплений человечества, полученных нами еще до рождения благодаря наследственному коду, есть специальный пункт, предусматривающий правила защиты слабого, когда его избивают? А я, приводя Мори в ужас, пользовался самыми грязными методами — схватив за руки, пытался отвести их от лица, тыкал в грудь, чтобы ему пришлось опустить локти, и бил его по щекам.

Вас, отца одного из наших детей, наверно, с души от этого воротит, вам хочется спросить меня: для чего? — запишите мой ответ, и пусть он прозвучит, как смех сквозь слезы, ха-ха, — чтобы научить! Как иначе осознал бы Мори, что три часа его блужданий были ужасными тремя часами, смог бы понять, что должен за это понести наказание? Хотя наказание последовало только через пять часов. Я все бил и бил Мори — и никто бы меня не оправдал, — ха-ха, чтобы научить! Научить, что бросать меня и уходить, бежать так, чтобы я не мог догнать, уходить в неизвестном направлении — плохо! Ха-ха, жестокое учение с весьма сомнительными результатами!

Когда я ударил Мори первый раз, нос его стал багровым, точно внутри его вспыхнула красная лампочка, из глаз пролилось несколько слезинок, и он, будто для того, чтобы подтвердить мой удар, сам стукнул себя по той же щеке. И он не плакал. Потому что я, ударив его первый раз, пригрозил: не смей плакать! Что же я начал делать потом? Дрожа всем телом от озноба, будто во мне таяли снежные сугробы, со скрипом стискивая зубы так, что сморщился подбородок, ха-ха, я коварно и жестоко бил неумело защищающегося, не помышляющего о сопротивлении ребенка…

Я постепенно сознавал, что невидимой мне, грубой, огромной ладонью бьют не кого иного, как меня, бьют прозрачной, огромной ладонью, легко преодолевающей неумелую защиту, и, чтобы понять смысл этих ударов, я бью самого себя по щеке (но это щека Мори!), и волосы у меня встают дыбом.

Что вы здесь делаете в темноте? — услышал я за своей спиной крик человека, у которого тоже волосы встали дыбом. Не разгибаясь, я испуганно, обернулся и увидел жену, которая, перестав кричать, так и осталась с зиявшей черной ямой открытого рта. Что-то напоминающее серебристые листья ивы выделялось в темной фигуре жены. Два глаза и лезвие бритвы в левой руке.

Сам виноват, что Мори потерялся, за что ты его бьешь? Ты же ему говорил о бабушке, вот он и пошел на платформу «Кодама». И целых три часа терпеливо ждал, что ты догадаешься об этом! Откуда такая жестокость! Что ты делаешь с ним здесь, в этой страшной темноте?

Жена кричала «в этой страшной темноте», дрожа всем телом, точно так же, как дрожали мы с Мори.

Скажи лучше, что ты собираешься делать? С бритвой в руке? Может ты тайком брилась?

Ты поехал на Токийский вокзал, чтобы бросить там Мори? Ты поехал, чтобы бросить там Мори, и, чтобы создать себе алиби, решил использовать как свидетелей активистов движения против строительства атомных электростанций!

— Ничего подобного!

Когда ты первый раз позвонил мне, что Мори пропал, ты был возбужден — думал, удалось избавиться от него! А стоило ему найтись, и в телефонной трубке я слышу унылый голос! Будешь и дальше врать?

Я искал Мори целых три часа и безумно устал, откуда же взяться бодрости.

Бодрости у тебя не было, наверно, потому, что не пришла та отвратительная женщина! Нужен ты ей, чтобы с тобой встречаться! Она в это время выступала по телевизору. Так бить ребенка, которого ты собирался бросить, только за то, что тебе не удалось встретиться с той женщиной? Подонок!

После нашего возвращения, переодевая Мори, жена упорно отворачивалась от меня, когда я рассказывал о случившемся, и я подумал только, что виной всему ее дурное настроение. Но она, наверно, в течение ста восьмидесяти минут, которые отделяли первый звонок — Мори потерялся, и второй — он нашелся, беспрерывно пила виски. И теперь пьяна. Поняв это, я разозлился до того, что в глазах потемнело — такой была моя реакция на страх от неожиданного появления жены. Если вдуматься, я постоянно стеснялся жены и на этот раз, боясь, что она услышит, приказал Мори не плакать.

— Я прекрасно понимаю — ты меня ненавидишь, вот и размахиваешь бритвой. Но тебе меня не обмануть, я видел, что ты собиралась сделать в то утро. Скажи сама, что хуже — бить Мори или кастрировать его?

Не успел я это сказать, как ее глаза — два ивовых листка на одном уровне — сверкнули во тьме. Третьим листком — золингеновской бритвой — жена начала размахивать во все стороны!

Жена, хоть и пьяная, была ошеломлена и, когда до нее дошел смысл моих слов, даже перестала размахивать бритвой. Я ее, конечно, разозлил, но у меня была и другая цель — представить ее трагедию в комическом свете и хоть немного сбить чудовищное напряжение. Совершенно обезумевшую жену я любил сейчас до умопомрачения, этим же умопомрачением можно было объяснить и мои слова.

— Я убью тебя! Хоть ты и облучен плутонием, все равно спишь с женщинами! И пусть все катится к черту! Я убью тебя!

Размахивая бритвой уже целеустремленно, жена набросилась на меня. Я повалил Мори на пол и теперь мог увертываться от мелькавшей у меня над головой бритвы. Пьяная жена, прыгая около меня, споткнувшись, ударилась о книжный шкаф.

— Ой, больно! — жалобно закричала она.

Но в нее точно бес вселился — боль только распалила ее, она развернулась и снова набросилась на меня.

Атаки жены стали чересчур опасными, но тут застонал валявшийся у наших ног Мори. Как только я с ужасом подумал, не поранен ли Мори, жена ударила меня по уху рукой, в которой была зажата бритва. От страха, охватившего меня подобно мрачной, грозовой туче, я силой отшвырнул жену. Она и сама испугалась, что бритва сделала свое дело, и, с грохотом ударившись о стеклянную дверцу шкафа, на этот раз не завопила: ой, больно! Послышался лишь звук, похожий на всхлипывания — наверно, она пыталась втянуть кровь, лившуюся из носа. На полу стонал Мори — он трясся, напуганный нашей дракой.

Я стоял в темноте и тихо подвывал. Удар пришелся по кончику левого уха и губе, но бритва, как мне показалось, щеки не задела; брызнула кровь, и я ощутил боль, но не только от удара, а еще и от того, что нервные волокна словно скрутились в тугой клубок. Возможно, я подвывал еще и потому, что в критический для жизни момент пытался спастись, инстинктивно повторяя то, что делал Моря. Всхлипывания жены объяснялись, видимо, тем же. Каждый из нас старался подражать стонам Мори.