Искусство существования - Вячеслав Пьецух Страница 20

И вот спрашивается: можно было своевременно предсказать нашествие монголов вдобавок к безбожным ценам на энергоносители или угадать в свободе слова предвестника грабежа? Можно; в первом случае потому можно, что монголы еще на реке Калке продемонстрировали нам свои захватнические намерения, а во втором случае потому, что давно существует подозрение, такая оригинальная примета: если в свободную продажу поступают сочинения Ивана Баркова, то крепче держись за шапку и кошелек.

Можно-то можно, да что толку, если исторические процессы в принципе не поддаются корректировке, а миром, как нас уверяют, правят любовь и глупость, то есть помешательство на время и помешательство навсегда. Кассандра предсказала падение Трои, но город все равно был взят происками ахейцев, Велимир Хлебников с точностью до месяца предрек нашу Октябрьскую революцию, но триумфальное шествие советской власти решительно некому было остановить.

Тем более удивительно, что человеку все еще требуется, даже настоятельно требуется проникнуть умом в грядущее, точно там ему медом намазано, точно от успеха этого предприятия зависят продолжительность жизни, мир в семье и состояние кошелька. Русского человека, главным образом, интересует: что-то будет с родной страной?

Как ни крути, а это действительно интересно, поскольку Россия такая расчудесная земля, что впереди у нас может быть что угодно: и Золотой век, и крушение всех начал, и даже что-нибудь совсем уж фантасмагорическое, вроде нашествия вотяков. Такие искрометные перспективы в нашем случае потому не исключены, что, с одной стороны, нас никто не любит, а с другой стороны, чрезвычайно сложный, живой, обидчивый, неуравновешенный, изобретательный мы народ; то есть нас за то и не любят, что мы такие, какие есть. Например, по соседству с финнами вольготно существовать, и такое соседство даже убаюкивает, потому что чухня белоглазая денно и нощно радеет о благосостоянии своего финского государства и ей дела нет до роста золотодобычи на Колыме. А по соседству с Россией беспокойно существовать; конечно, в другой раз русские могут подарить небольшой полуостров, но иной раз в России вдруг возьмет кто-нибудь и обидится: дескать, что за дела – в Финляндии ничего нет, кроме голых скал и оленей, а у них ежедневный доход на душу населения, если по-нашему считать, составляет два рубля пятьдесят копеек; в стране Советов все есть, и диктатура пролетариата, и программа покорения Луны, и полная таблица Менделеева под ногами, а между тем ежедневный доход на душу населения – в лучшем случае двугривенный, и тот выходит не каждый день.

Но это еще полбеды, что русских никто не любит, с нас и того достаточно, что мы сами себя любим до умиления, а в том беда-то, что мы такие, какие есть. Оттого предсказать будущее нашего отечества мудрено. Ну как тут угадаешь, укрепится в России капитализм или рассосется сам собой, коли солидный администратор, хотя бы и районного звена, днем ворует почем зря, а по вечерам льет пьяные слезы под дедовским плакатом из серии «Не пей. С пьяных глаз ты можешь обнять классового врага»… Как тут угадаешь, состоится у нас Золотой век или не состоится, если через свою живость мы в две недели смели тысячелетнее государство и поставили у руля озлобленных босяков… Если через свою обидчивость мы от века ищем недоброжелателей, и подвох как раз там, где их нет и не может быть… Если через свою неуравновешенность мы можем совершенно разоружиться в течение суток, а можем в течение суток выслать за Полярный круг какой-нибудь особо строптивый этнос, который не желает соответствовать точке зрения русака… Если через свою изобретательность мы додумались до личной всемирности, рыбного дня, экономной экономики, интеллигентности и души, то есть до таких отвлеченностей, которые могут даже и напугать…

Но вообще ничего хорошего впереди, кажется, не приходится ожидать, и уже потому, что прошлое наше безрадостно, тоже по-своему безнадежно, а главное, всякий переход от предыдущей стадии к последующей давал в высшей степени неожиданный результат. Когда англичане на заре ХIII столетия заставили короля Иоанна Безземельного подписать Великую хартию вольностей, то они знали, чего хотели, и в результате приобрели гражданственность, парламентаризм, демократические свободы, надежный фунт. Когда французы под занавес ХVIII столетия брали штурмом Бастилию, они тоже знали, чего хотели, и в результате у них появились консервы, гражданственность, парламентаризм, демократические свободы, Французская комедия и канкан. Но у нас-то о чем думали, когда все миром поднимались на защиту Белого дома любители поэтического слова и пострадать? Небось они рассчитывали на возвращение Золотого века, который в нашем сознании сопряжен со всяческими свободами, конвертируемым рублем и торжеством нравственности над происками дурака, а на поверку вышла такая неожиданность: вдруг ни с того ни с сего образовалось государство жуликов и воров…

Словом, все-то у нас выходит наоборот относительно первоначального замысла, как-то наперекосяк, и, следовательно, впредь нам нужно действовать от обратного, например: взять да и залить страну водкой в преддверии очередной антиалкогольной кампании, либо нам нужно вообще отказаться от каких бы то ни было новаций и жить себе поживать по заведенному образцу. Иначе мы рискуем до той точки доразвиваться, когда некому будет пошить штаны.

Впрочем, русский способ существования отличается какой-то таинственной стойкостью, необоримостью, как физические законы, и мы от века бытуем на земле некоторым образом вопреки. Скажем, вопреки гибельным нашествиям, вечным неурожаям, климату, противопоказанному европейцу, диким ухваткам наших руководителей, и вот даже мы спиваемся со времен Владимира Красно Солнышко, и все никак не сопьемся, точно это мы только притворяемся, что крепко неравнодушны к горячительному питью.

Это свойство русского способа бытия наводит вот на какую мысль: как бы ни было худо днесь, как бы нам ни кололи глаза явные приметы упадка и, может быть, даже национальной катастрофы, мы никогда не растворимся в чужих культурах и не исчезнем с лица земли; ну разве что вместе с прочими народами и государственными образованиями, когда наше Солнце, распалившись до последнего градуса, выжжет жизнь. Все же слишком мы, русские, своеобразны, слишком «не от мира сего» и зашиблены разными нематериальными интересами, чтобы мир без нас мог полноценно существовать, чтобы Создатель мог обойтись без нас в предбудущих инновациях, то есть помимо русской духовной мысли, нашей утонченной манеры общения, резко национального примата женского начала и того нерушимого добродушия, которое у нас свойственно даже распоследнему подлецу.

Но, правда, днесь дело обстоит совсем худо, и кабы не то прочное убеждение, что нам все нипочем и море по колено, то не избежать прийти к такому печальному заключению: кончилась Россия как Россия, как источник высочайшей художественной культуры, как та удивительная страна, где, по словам Михаила Пришвина, «каждый встречный старичок – отец, а каждая встречная старушка – мать». Ибо слишком многое нам говорит о том, что наступили последние времена, а именно: во всю историю государства Российского не было такого, чтобы русский офицер расстреливал детей и продавал противнику боеприпасы, чтобы матери выкидывали своих чад на помойку, врачи, духовные праправнуки Чехова, выманивали бы деньги у пациентов прежде оказания неотложной помощи, дети резали бы своих стариков за квартиры, барышни-подростки из хороших семей матерились бы как сапожники и ублажали из спортивного интереса любого встречного молодца. А вот что у нас по департаменту высокого искусства: кино и театра больше нет, словно и не было никогда, словно Станиславский с Мейерхольдом священнодействовали не в России, а на Луне, – но, правда, остались постановщики, не знающие, чем бы себя занять, и с три десятка лицедеев низкой квалификации, которые худо-бедно играют самих себя; музыки тоже нет, вернее, наступила эра исполнителей, и это, по крайней мере, странно, как если бы писателя вытеснил из литературы редактор, знающий толк в дефисах и запятых; изобразительное искусство окончательно ударилось в инсталляцию и беспредметность по той причине, что, видимо, больше некому простой чайник нарисовать; о литературе и говорить не приходится, то есть такая нынче пропасть выходит книг, что решительно нечего почитать.