Брачный офицер - Энтони Капелла Страница 20

Маллони исчез, но через мгновение возник снова, неся дымящуюся супницу:

— Ваша обеда!

— Хорошо. А где тут у вас обычно… — Джеймс указал на стол, по-прежнему весь в бумагах Джексона, правда, уже разложенных в стопки.

На его глазах Маллони беспорядочно подгреб их все к центру стола, освобождая место для супницы. Из-за двери он извлек маленький бронзовый гонг, в который весьма церемонно ударил три раза.

В комнату один за другим начали заходить, представляясь, другие британские офицеры, компаньоны Джеймса по трапезе. Керник, Уолтерс, Хьюз и Френч занимали кабинеты в других частях здания, исполняя бюрократические обязанности, еще более невнятные, чем его собственные. Все офицеры имели вид весьма усталый и изможденный.

Маллони извлек сильно позеленевшие ножи, вилки и ложки, а также древние фарфоровые тарелки и стал накрывать на стол, ставя тарелку перед каждым сидящим. Обнаружился также и канделябр, который он не зажег, и несколько небольших блюд с крышкой. Джеймс тронул тарелку перед собой. Она была совершенно холодная.

Между тем, накинув белое полотенце на левую руку, точно матадор пелерину, Маллони другой рукой триумфальным жестом воздел крышку с блюда.

Внутри, как Джеймс и предполагал, оказалось несколько порций из жестянок «Тушенки с овощами», смешанных и подогретых. Джеймс с подозрением приподнял крышку с одного из блюд. Аналогичная «Тушенка с овощами». Взялся за другую крышку. То же. Он поднял взгляд. Маллони обходил стол и, останавливаясь возле каждого обедающего с левой стороны, придерживал крышку блюда, пока тот накладывал себе оттуда ложкой в тарелку.

— Джексон меня предупредил, что от этого малого кулинарных изысков ждать нечего, — тихонько сказал Джеймс Кернику.

— Но этот все же лучше, чем предыдущий, — зашептал Керник в ответ. — Тот постоянно совал всюду чеснок. Уверял, что так больше по-итальянски. В результате от всех нас потом разило.

— А этого почему держите?

— Прекрасный источник добывания виски. А иногда способен раздобыть и пару сигар.

С еще более торжественным видом Малони поставил на стол бутылку виски «Вэт-69». Практически из воздуха извлекши кинжалообразный нож, он небрежным взмахом руки срезал сургуч и щедро налил из бутылки каждому за столом. Джеймс отхлебнул свой виски. Большим знатоком спиртного он не был, но эта жидкость отличалась крайней ядовитостью и сильно отдавала нефтью.

На свое счастье он плотно поел в «Зи Терезе», потому к здешней еде едва притронулся. Его товарищи, однако, поглощали пищу с энтузиазмом, правда, их поспешность, как выяснилось, объяснялась желанием поскорей отпихнуть тарелки и предаться более существенному вечернему занятию — карточной игре. Да и Маллони, словно испытав второе дыхание, раскрыл громадную книгу учета ставок.

— Scopa, — пояснил Керник. — Местная игра. Прямо как наркотик. Вы присоединитесь, Гулд?

Френч включил приемник. Голос ведущего программу Би-би-си отчетливо произнес:

— А теперь несколько сообщений для наших друзей в Северной Италии. Марио, корова твоей матери приболела. Джузеппе, к рассвету возможен дождь.

— Хорошенькая ночка предстоит Джузеппе, — отозвался Керник. И, поймав недоуменный взгляд Джеймса, пояснил: — Инструкции для партизан. Шифровка.

— Со мной сегодня такая петрушка приключилась, — поведал Хьюз, тасуя карты. — Пришлось арестовать целый оркестр за пропаганду варварской культуры. На них поступила жалоба, играли Бетховена.

— Осудили? — спросил Керник, внимательно изучая свою ладонь.

— Нет. Оказалось, что Маллони кое-что смыслит в классической музыке и что на самом деле Бетховен бельгиец.

— Браво, Маллони!

Повар скромно поклонился.

Снизу раздался оглушительный грохот, за ним последовал пронзительный визг. Второй удар эхом разнесся по каменной лестнице, сопровождаемый еще более пронзительным воем.

— Это еще что за чертовщина? — воскликнул Джеймс.

— Если верить американцам, — сказал Уолтерс, — это называется джаз.

Тщательней прислушавшись, Джеймс сумел уловить среди полузадушенных воплей намек на некую мелодию, которая по всей вероятности исходила от кларнета, хотя барабаны по-прежнему гремели так, будто их использовали не как музыкальный инструмент, а как боксерскую грушу.

— Они не слишком долго резвятся, — вставил Уолтерс, хотя никто его не спрашивал. — Занятно, между прочим. Каждую ночь репетируют.

Проиграв примерно полкроны, Джеймс отправился спать. Джаз не унимался далеко за полночь, заснуть было трудно. Когда наконец Джеймс погрузился в дремоту, перед ним поплыли неаполитанские невесты. Он проснулся внезапно в момент, когда кларнет внизу разразился радостным визгом.

Но не кларнет разбудил его. Джеймс прислушался. Раздалось снова: тихое постукивание в дверь. Встав с кровати, он пошел открывать.

За дверью стоял ребенок, девочка, по лохмотьям которой, грязным босым ногам и спутанным волосам он тут же понял: scugnizza. Первой мыслью было, что воровка. Но тут он вспомнил про стук. Надо полагать, что даже в Неаполе воры не оповещают стуком о своем появлении.

— Buona sera, — сказал он мягко. — Come sta? [29]

Девочка застыла, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад, точно вспугнутая лань среди травы.

— Я пришла за своим одеялом, — проговорила она наконец на таком крутом неаполитанском диалекте, что Джеймс не сразу разобрал слова.

— За каким одеялом?

Она показала на постель.

— Мужчина, который тут живет, дает мне одеяла.

Поскольку в каждой из оккупированных стран одеяла служили чем-то вроде валюты, Джеймс сообразил, что имеется в виду некая сделка.

— За что он дает тебе одеяло? — спросил он.

Девчонка взглянула на него, и он внезапно почувствовал себя идиотом. Это был совсем не детский взгляд, так смотрели те женщины, которые фланировали под ручку вдоль баров.

— Ах, вот оно что…

— Ты дашь мне одеяло? — спросила девочка.

Джеймс пошел и принес все одеяла, какие мог отдать.

— Бери, — сказал он как можно ласковей. — Боюсь, это в последний раз.

Она кивнула, аккуратно встряхнула каждое одеяло, снова свернула каждое и исчезла так же бесшумно, как появилась. Джеймс вспомнил, что сказал ему Джексон в последнюю перед своим отбытием ночь: Тут правил нет, есть только приказы.

Понимая, что заснуть уже больше не удастся, он потянулся за рубашкой, расстегнул карман достать сигарету. Как и все прочие, он отказался от «Бенгал Лэнсер» британского производства в пользу более качественных в мягкой облатке «Кэмел», «Честерфилд», имевшихся у американцев в их пайках. Закурил сигарету, выдохнув дым в волны ароматов жасмина и бугенвиллей, втекавшие в открытые окна.