На новой земле - Джумпа Лахири Страница 20

Осенью 1974 года в колледже Рэдклиф Пранаб встретил студентку по имени Дебора, американку, и вскоре начал приходить к нам в гости вместе с ней. Я называла Дебору по имени, так же как и мои родители, но Пранаб-каку научил Дебору называть моего отца Шиамал-да, а мать — буди. Кстати, Дебора совершенно против этого не возражала. Когда Пранаб объявил, что приведет к нам на ужин подругу, я спросила маму, которая рассеянно поправляла накидку на диване, стоит ли мне называть Дебору какима, или «тетя», так же как я называла Пранаба «дядя».

— А зачем? — спросила мать, резко поворачиваясь ко мне и вглядываясь в мое лицо слегка расширившимися глазами. — Все равно через неделю он ей надоест, и они расстанутся.

Однако почему-то Пранаб Деборе не надоедал, и вскоре они стали показываться вместе везде, даже на закрытых вечеринках, которые устраивал разраставшийся круг друзей моих родителей, где Дебора часто оказывалась единственной американкой. Дебора была высокой — выше обоих моих родителей, почти такой же высокой, как Пранаб. У нее были длинные медно-рыжие волосы с золотистыми искрами, которые она носила или распущенными, или собранными в низкий «конский хвост» на затылке. Моя мать не раз говорила мне, что неприлично не собирать волосы в косу, а выставлять их всем напоказ. Дебора изучала философию, носила круглые очки в серебряной оправе и не пользовалась косметикой. Мне она казалась прекрасной, как принцесса из сказки, но мама твердила, что у нее полно прыщей на лице и совершенно нет бедер.

Какое-то время один раз в неделю Пранаб по привычке приходил к нам домой один, но теперь все его мысли были заняты Деборой, о которой он постоянно рассказывал матери. Он пытался выставить Дебору в наилучшем свете, — по его словам, она происходила из семьи профессоров Бостонского колледжа, оба ее родителя имели ученые степени, а отец даже был довольно известным поэтом. Каждый раз после его ухода мама начинала жаловаться на необратимые изменения, которые новая подружка вызвала в ее обожаемом друге. Ей не нравилась, что Дебора приходит вместе с ним, что поэтому приходится класть меньше специй в блюда, хотя Дебора всегда говорила, что обожает острую пищу, и что теперь ей неудобно оставлять в блюде с далом жареные рыбьи головы. Пранаб-каку научил Дебору говорить кхуб бхало и дханъябад [4], а также есть пальцами, а не вилкой. Когда они были у нас в гостях, к концу ужина они начинали кормить друг друга, и иногда их пальцы на несколько секунд застревали друг у друга во рту, а мои родители отворачивались, чтобы не становиться свидетелями такого непристойного поведения. А на вечеринках они даже прилюдно обнимались и целовались, так что моя мать возмущенно рассказывала подругам: «Он так сильно изменился. Не представляю, что надо было с ним сделать, чтобы превратить приличного молодого человека в свою полную противоположность. Это земля — небо, говорю я вам, земля — небо!» — заключала она, произнося придуманную ей самой метафору на английском языке.

Чем больше моя мать противилась визитам Деборы, тем больше они нравились мне. Я прямо влюбилась в Дебору, как маленькие девочки часто влюбляются в женщин, которые сильно отличаются от их матерей. Мне нравились ее спокойные серые глаза, ее цветное пончо, и длинные джинсовые юбки, и легкие сандалии, а больше всего я обожала ее медные волосы, с которыми она позволяла мне играть. Я заплетала ей косички и подвязывала смешные «крендельки», и Дебора никогда меня не останавливала. Мне нравилось, как она держит себя и как просто одевается даже на вечеринки — самой мне приходилось надевать к гостям одно из длинных, до щиколоток, бархатных платьев с ужасными кружевными воротниками, которые мама называла моими «макси-платьями», и убирать волосы в затейливую «гостевую» прическу, которую я тоже ненавидела. Во время вечеринок Дебора часто извинялась перед бенгальскими матронами и незаметно исчезала из гостиной, чтобы поиграть со мной, к большому облегчению матрон, которые теперь могли свободно обсуждать ее дурные манеры и отвратительный вкус в одежде. Я была старше остальных детей, и поэтому мне было особенно интересно с Деборой. Она знала наизусть целые куски из моих любимых книг: «Пеппи Длинныйчулок» или «Энн с зеленой крыши». Она дарила мне дорогие подарки, на которые у моих родителей не было ни денег, ни желания тратиться: подарочное издание сказок братьев Гримм с чудесными акварельными иллюстрациями, деревянных кукол с волосами, сделанными из пеньки. Дебора часто рассказывала мне о своей семье: у нее было три старших сестры и два брата, а ее младший брат по возрасту был мне ровесником. Однажды она привезла мне в подарок ее собственные детские книги — три томика детективов про девочку-сыщицу Нэнси Дрю, на титульном листе которых круглым почерком было выведено ее имя. Еще она подарила мне свой старый картонный театр — к нему прилагался целый набор бумажных актеров и три смены декораций: внутреннее помещение замка, бальная зала и осенний пейзаж. Мы с Деборой разговаривали на английском, к тому времени этот язык стал мне по-настоящему родным; бенгали, на котором я была обязана разговаривать дома, я владела хуже. Иногда Дебора спрашивала меня, что означает то или иное бенгальское слово; однажды она спросила, что значит асоббхо. Немного поколебавшись, я сказала, что мама называет меня так, когда очень сердится, и лицо Деборы помрачнело. Мне стало ее очень жалко, я понимала, как она должна была себя чувствовать — в кругу наших бенгальских друзей она оставалась чужой, наши женщины терпеть ее не могли и за спиной говорили про нее гадости.

Теперь мы ездили на пикники вчетвером — Дебора на переднем сиденье, положив свою руку на локоть Пранаба, переключая вместе с ним скорости, а мы с мамой сзади. Однако вскоре мама стала придумывать причины не ездить с нами: то у нее болела голова, то внезапно возникал насморк, — так я стала частью нового треугольника. К моему удивлению, мама не запрещала мне эти поездки, и мы втроем ходили по залам Музея изящных искусств, гуляли в городском саду, были в Аквариуме. Конечно, мама еще надеялась, что роман с Деборой скоро закончится, она ждала, когда Дебора разобьет Пранабу сердце, и он вновь появится у нее на кухне, растерянный, убитый горем и жаждущий утешения. Однако я не видела никаких признаков охлаждения ни с одной из сторон. Наоборот, Пранаб и Дебора открыто выражали свою любовь, постоянно оказывали друг другу маленькие, но трогательные знаки внимания — мне такие отношения казались романтично-идеальными. Наверное, им тоже было приятно видеть меня рядом с ними — мое присутствие давало им возможность ощутить себя полноценной семьей. И Пранаб неизменно вытаскивал свой фотоаппарат и начинал щелкать затвором — он делал бесчисленные фотографии нас с Деборой, как мы стоим обнявшись, или как я сижу у нее на коленях, или держу ее за руку, или обнимаю за шею… Мы с Деборой обменивались мимолетными улыбками, и в такие моменты мне казалось, что никто в мире не понимает меня так хорошо, как она. У Деборы были все задатки стать идеальной матерью, вот только моя мама почему-то так не считала. Мама ненавидела Дебору всеми фибрами души, и позволяла мне ездить с ними только потому, что была вновь беременна. Это была ее пятая попытка с момента моего рождения, и она так страдала от раннего токсикоза и так боялась нового выкидыша, что предпочитала вообще не вставать с постели целый день. К сожалению, никакие уловки не помогли — через десять недель она потеряла ребенка, и после этого ее гинеколог посоветовал прекратить попытки.