Тайны Норы - Нора Шарифф Страница 20

Некоторое время я вела дневник, которому стала доверять свои страхи, боль, гнев, раздирающие сердце противоречия — словом, все черные мысли, заполнявшие меня, теперь заполняли бумажные страницы. Я записывала все, что не могла произнести вслух, — подобные попытки вызывали у меня только гнев и слезы. А мне так не хотелось, чтобы другие видели, как я плачу.

Мало-помалу я утратила интерес к жизни, поскольку считала жизнь здесь невозможной. О самоубийстве я не думала только потому, что мне было на все наплевать, в том числе и на это. Меня бросило в другую крайность. Я стала экспериментировать со своим сознанием и в поисках новых ощущений часто переступала границы дозволенного. Для подобных экспериментов я злоупотребляла болеутоляющими средствами, стараясь прогнать обволакивающую меня тоску. Я глотала любые таблетки, которые попадались под руку. Иногда мне удавалось съедать ровно столько, сколько было необходимо, чтобы, погрузившись в волны кайфа, забыть прошлое, настоящее и будущее. Но в большинстве случаев я просто ходила, как сомнамбула, по гостиной, наблюдая за танцующими на половицах солнечными зайчиками.

Постоянно красные глаза и бледное лицо красоты мне не добавляли. Когда мать догадалась, что именно происходит, она сильно рассердилась и, обыскав весь дом, выбросила все, что хоть отдаленно напоминало лекарства. Теперь, перед тем как куда-то уходить по делам, она каждый раз предупреждала меня:

— Я только на несколько минут. Не вздумай этим воспользоваться и снова наглотаться таблеток. В любом случае в доме их больше нет.

Однако я спрятала кое-что под простынями про запас. Я чувствовала себя подавленной, постоянно лгала, грубила и не желала идти на контакт. Словом, вела себя, как дикое животное.

Я понимала, что делаю матери больно, не хотела этого, но все равно делала, за что сильно на себя сердилась. Я не горжусь своим тогдашним поведением, но, видимо, судьбе так было угодно, чтобы я прошла и через это. В конечном счете, я все равно ничего не добилась, только лишь нанесла вред желудку. Отчаяние как было, так и осталось. Выбор был невелик: продолжать влачить жалкое существование, постепенно убивая себя, или покончить со всем одним махом. Устав от царившего вокруг фанатизма, я не хотела больше ходить в школу. Разумеется, все мои успехи в учебе сошли на нет. Однажды, узнав, что мы должны писать контрольную работу по истории, я и моя подружка Шанез решили сбежать с урока — наша подготовленность по этому предмету оставляла желать лучшего. Как всегда, мне казалось, что и на этот раз я смогу обвести воспитателей вокруг пальца. После обеда мы должны были спуститься на улицу и встретиться в условленном месте в пятидесяти метрах от школы. Воспитатель, решительно скрестив на груди руки, ждала меня у выхода. Я протянула ей фальшивую записку, якобы от матери, с просьбой отпустить меня с уроков, но она мрачно посмотрела на меня и сказала:

— Нора, на этот раз ты перешла границы допустимого. Я больше не верю твоим оправданиям. Хочешь отлынивать от занятий? Пожалуйста! Совершенно официально я отстраняю тебя от них на месяц и прежде, чем ты снова будешь допущена к посещению уроков, я хочу поговорить с твоей матерью.

Я ничего ей не ответила, молча покинула помещение лицея с мрачным видом. Шанез вышла и присоединилась ко мне. Когда мы проходили мимо места встречи, отъявленные прогульщики улыбнулись нам.

— Добро пожаловать в клуб, девчонки!

Шанез рассмеялась, а я промолчала. Сложившаяся ситуация обеспокоила меня. Как отреагирует мать, узнав о моих прогулах? Один пропущенный день она бы простила, но когда воспитатель расскажет ей обо всех прогулах, она прийдет в ужас, особенно если увидит «свои» объяснительные записки. Я не хотела ей ни признаваться, ни что-либо объяснять. Когда она узнает, что часть прогулов я потратила на то, чтобы следить за ней, разозлится еще больше и, конечно, набросится с обвинениями. Проанализировав ситуацию, я решила пока ничего ей не сообщать и найти соломоново решение проблемы с минимальными потерями. У моих двоюродных братьев трудностей с учебой было не меньше, но они легко перескакивали из класса в класс благодаря родительским деньгам. Вот если бы у меня были хорошие знакомства, я бы смогла…Впрочем, Шанез убедила меня продолжать бить баклуши, а решение, мол, придет самой собой.

Каждый день как ни в чем не бывало я подхватывала свой школьный рюкзак и отправлялась на встречу со своими приятелями-прогульщиками, которые были старше меня. Мне нравилось дружить со студентами университета, а ведь я была только лицеистской. Так я гордилась своей значимостью! Кого только здесь не было. И музыканты, и интеллектуалы — дети образованных родителей. Меня принимали такой, какая я есть. Особенно мне нравилось бывать в компании Шанез и музыкантов, игравших тяжелый рок, между которыми сложились нормальные взаимоотношения, хотя подход к музыке был разный.

Из школы новостей не поступало. Я по максимуму использовала те счастливые моменты, зная, что все хорошее быстро кончается. Через месяц преподаватель истории связалась со мной и Шанез, потребовав, чтобы мы возвращались в школу. Она предупредила, что нас исключат из школы, если через три дня мы не подадим признаков жизни. Три дня. Три дня, чтобы найти решение. Я уговорила Хусейна пойти в лицей вместо матери. Он не хотел лгать супруге, но, видя мое отчаяние, сжалился. Однако все оказалось напрасным — в лицее настаивали на встрече именно с матерью. Отчим ничего не мог поделать. Я была в отчаянии. Необходимо, чтобы моя мать узнала правду перед этой встречей, иначе ее гнев мог быть ужасен. Надо придумать, как сообщить ей обо всем. Но как?