Взлетают голуби - Мелинда Надь Абони Страница 20

Девять часов, в кофейне шумно, и никто не замечает, что радио у нас молчит, это единственное, что мне нравится в такие сумасшедшие утренние часы: во всеобщем гаме никому не придет в голову жаловаться, что у нас тихо, как на кладбище (это Глория говорит: когда нет музыки, тут чистое кладбище, она считает, что к кофе, к газетам для хорошего настроения обязательно нужна музыка, хорошая мелодия придаст положительный наст рой всему длинному дню); в общем шуме смешиваются различные диалекты, высокие и низкие голоса, но напряженно-гортанный местный говор всегда стремится заглушить прочие сдавленные, сиплые голосишки, к обладателям которых мне приходится слегка наклоняться; но именно в этом звуковом хаосе выясняется, какие голоса как на меня влияют; иногда хватает двух слов, Froilein zalle [27], произнесенных резко, на высокой частоте, чтобы мне захотелось уйти в себя и никого не видеть вокруг (нет для официанта более страшной ошибки, чем потерять терпение; на кухне это еще может сойти, но в зале – ни в коем случае, даже в самые напряженные моменты); да, матушка права, я не люблю работать в зале, и единственное, ради чего я это терплю, – возможность испытать себя, проверить, удастся ли мне с шести утра до двух дня оставаться «барышней» (и суть тут, я думаю, вовсе не в нервах).

Второе важнейшее правило: ни в коем случае не бегать; что бы ни случилось, как бы быстро ни наполнялась кофейня, ты можешь позволить себе разве что побыстрее ходить (именно ходить, а не мчаться; спешить, но не бежать сломя голову); если официантка бежит, значит, она куда-то уже опоздала, что-то уже упустила (у гостей должно быть ощущение, что работать тебе легко, понимаете?), и я, понимая это, стараюсь и в девять часов не утратить контроль над залом, выполнять заказы элегантно, пробивать чеки в кассе как бы между прочим, не торопить гостей (даже если у тебя голова идет кругом); вот уже и Номи незаметно берет на себя обслуживание столиков возле стойки, и колготки неприятно прилипают к бедрам, Номи дает мне знак, что у нас все в порядке, к половине десятого аврал все равно закончится, я бросаю взгляд на стенные часы, нет, это неправда, будто время бежит, когда у тебя дел по горло, мы-то с Номи точно знаем, что между девятью и половиной десятого время складывается из бесконечно долгих минут, а сколько взглядов, рук, галстуков, блузок, обручальных колец, высоких причесок, лысин, сигаретных пачек, ароматных духов, газетных заголовков, крупных и мелких, ты успеваешь заметить, хотя бы вскользь, за эти полчаса!

Слушай, эти, на Балканах, как же они грызутся друг с другом, чисто гиены, ну до чего же драчливый народец (герр Пфистер, который занимается организацией переездов, в любой город, в любую страну, хоть за океан, сейчас разговаривает с приятелем), вы просили кофе с молоком, правильно? Да, большое спасибо, вы не подскажете, как имя того сербского генерала в Боснии? Ах да, конечно, Младич, точно, спасибо, барышня, ну и еще этот Милошевич, оба они хуже нацистов, будь спокоен.

Фрау Мюллер, фрау Цвик ки, герр Пфистер, герр Вальтер, фрау Хунгербюлер, герр и фрау Шиллинг, учитель, кассирша, садовник из соседней деревни, парикмахерша, которая до сих пор ходила пить кофе к нашим конкурентам, почтовые служащие, строительные рабочие – все-все хотят кофе, и, может быть, еще что-нибудь к нему, желаете к кофе что-нибудь сладкое или что-нибудь соленое?

Я ведь правильно помню, отец Милошевича был сапожником?

Неправда, что время бежит: чем быстрее ты работаешь, тем медленнее оно ползет, да, фрау Виттельсбахер, сию минуту, это большое искусство – выполнять все просьбы быстро и четко, работать, как хорошо смазанный механизм, второй и третий столики просят счет, говорит Номи (да, сию минуту, уже иду), и тут вдруг – один необычный заказ, но между девятью и десятью даже он не выбьет меня из колеи (да-да, само собой разумеется!), жесткий стоячий воротничок моей парадной блузки дает о себе знать при каждом шаге (вы считаете мне идет? спасибо, да, вы точно подметили, этот цвет я вообще-то не ношу), Номи снова ставит мне стакан воды, фрау Хунгербюлер ищет свою вторую туфлю, в одной туфле она ковыляет к стойке, говорит, мальчишки утащили у нее вторую, вот хулиганы, где они? – я лезу под скамью, искать вторую туфлю фрау Хунгербюлер (и все это между девятью и половиной десятого!), вон она, темно-синяя туфля, в самом дальнем углу, терпеливо ждет ногу фрау Хунгербюлер, моя рука подает фрау Хунгербюлер ее туфлю, большое спасибо, огромное спасибо, что я за это могу для вас сделать? (еще одно правило, которое нельзя забывать: никогда не ходить с пустыми руками, всегда, а особенно между девятью и половиной десятого, успеть что-нибудь по пути захватить: тарелки, пустые чашки и бутылки, смятые салфетки; и не забывать про пепельницы: кому хочется садиться за столик с окурками!), и как эта чертова туфля ухитрилась туда попасть? Просто чудеса! Номи спрашивает: может, тебя сменить? Фрау Хунгербюлер наверняка сунет мне в руку Fünfiber, пятифранковую купюру (за то, что мне пришлось встать на колени, шарить под скамьей, напрягаться), нет, не надо, все в порядке, отвечаю я, фрау Хунгербюлер берет мою руку в свои ладони, я живу тут недалеко, на Хорнвег, загляните ко мне как-нибудь, если будет время, я буду очень рада; по глазам фрау Хунгербюлер видно, что ее приглашение – не просто вежливость, я так удивлена, что не могу найти нужных слов и отвечаю: очень хорошо; вместо того чтобы радоваться неожиданной любезности фрау Хунгербюлер, я злюсь на герра Пфистера, который любит посмеяться, а потому громко и радостно хохочет, пока я ползаю на коленках в поисках туфли фрау Хунгербюлер; скажите, барышня, почему Анита здесь не работает, какая прекрасная была официантка! – а я вдруг, и это между девятью и половиной десятого, вижу собаку герра Пфистера, ее темно-карие испуганные глаза, вижу под лавкой этот клубок спутанной черной шерсти, я, в блузке и юбке, стою на коленях, носом к носу, к влажному собачьему носу; когда-нибудь, если собака этого не сделает, я сама укушу герра Пфистера за лодыжку; почему? Скорее всего, потому, что герр Пфистер, чуть нагнувшись, заглядывает под скамью и говорит мне и своей собаке: я ведь и сам работодатель, знаю, что у швейцарцев нынче другие запросы, и, если не найдется швейцарцев, придется нам довольствоваться услугами албанцев и прочих балканцев; тут до герра Пфистера что-то доходит, с вами, конечно, дело другое, вы уже получили гражданство, вы знаете, какие здесь обычаи и традиции, но те, кто сюда приехал в девяностых, это все пока сырой материал, говорит герр Пфистер, он уже выпрямился и обращается не ко мне и не к своей собаке, а снова к приятелю, который тоже наверняка работодатель, знаете, homo balcanicus [28]просто еще не прошел стадию просвещения, говорит герр Пфистер, вообще-то собака у меня не кусается, кричит он, глядя вниз, на меня, и скамья, удобная, мягкая, обитая горчично-желтой кожей, дрожит от его зычного хохота, а я думаю о том, какая странная перспектива открывается отсюда, из-под скамьи (особенно между девятью и половиной десятого), и, пока я тянусь за туфлей фрау Хунгербюлер, собачьи глаза внимательно следят за мной, и какое-то мгновение я думаю о том, что надо бы спасать собак, да-да, именно собак, спасать их от вымытых шампунем ковров, собачьих площадок, фланелевых штанин и веселых шуток (вы, кстати, знаете, как зовут мою собаку? – доброжелательно спрашивает герр Пфистер), словом, перспектива в самом деле удивительная, какая-то совсем другая, под скамьями видны ноги, носки, чулки, крошки от круассана, лодыжки герра Пфистера, поразительно тонкие, лохматая собачья голова, которая здесь ни к селу ни к городу, ну что, нашли? – дрожащим голосом спрашивает фрау Хунгербюлер, да, нашла; в следующий раз я не стану спешить вылезать из-под скамьи, а то, пожалуй, еще и свернусь калачиком рядом с собакой герра Пфистера (большое спасибо!) в своей парадной блузке и тесных колготках, да и останусь там, чтобы поглядеть на «Мондиаль» под другим углом зрения, забавная мысль, забавная и пугающая, мне хочется остаться там, возле отопительных батарей, спрятанных под скамьями, я вспотела, я вся мокрая, потому что это уже больше, чем пот, седьмой столик, оттуда на меня глазеют братья Шерер, и взгляды их очень многозначительны. Простите меня, говорит герр Пфистер, вставая и застегивая пиджак, я считаю, что вы очень хорошо делаете свое дело (большое спасибо, да, и я желаю вам, герр Пфистер, удачного дня, до свидания, до завтра!), мне, несмотря ни на что, приятно слышать похвалу, и я злюсь на себя за то, что я такая, какая есть.