Бывший сын - Саша Филипенко Страница 20

— Ты закончил? Тебя чего понесло-то так?

— О, смотри, Циск, Настя! Не хотела заходить, стеснялась, но зашла!

— Я не стеснялась, а он тебя все равно не слышит. Ты вообще думаешь, что говоришь? Ты представляешь, сколько здесь людей? Хочешь в милиции оказаться?

— А что я такого сказал? Или теперь вообще нельзя вслух говорить?

— Будешь что-нибудь понимать в политике — говори, а пока сиди и молчи, ему-то ничего не сделают, а тебя по судам затаскают…

— Да за что?!

— Нормально, что ты на всю больницу президента диктатором называешь?

— Да он сам себя так называет!

— Ему можно, а ты давай прощайся со своим дружком и поехали, нам еще в магазин надо…

Ребята сели в машину, Стасик молча завел двигатель и включил радио. Народный артист несуществующий страны запел:

Опозданием мы наказаны,

Что слова любви прежде сказаны.

Что совсем другим доверяли сны

За полчаса до весны

Если б судьбу знали заранее:

Что средь дождей встретимся мы,

Я бы пришел к вам на свидание

За полчаса до весны…

Шел второй месяц лета. Город пустел. Покидая столицу, многочисленные таксисты и чиновники разъезжались по родным деревням: «Закалоць парсючка, выпiць з дзедам, падрыхаць на печцы». Закрывались бассейны и театры, музеи и школы. Когда машина скорой помощи заехала во двор, все вещи уже были спущены. Чемоданы, пакеты, чемоданы, чемодан. В день эмиграции тете Норе исполнилось 78 лет. Ее мужу, Иосифу Абрамовичу, профессору, заслуженному деятелю науки, 86. Именно в этом возрасте одни из самых успешных врачей молодой республики решили иммигрировать. Тетя Нора, личный нейрохирург президента, отказалась доживать последние годы в стране крепчающего маразма. Проводы решили не устраивать. По пути в аэропорт она заехала к Франциску, поцеловала его и вышла. Всё. Все посчитали, что так будет лучше. Проще. Лучше верить, что Нора никуда не уехала. Что она по-прежнему живет в центре города, на улице, названной в честь автора теории прибавочной стоимости. Нора вышла и бабушка спокойно произнесла:

— Ну вот, теперь мы с тобой совсем одни. Ну, это ничего. Я привыкла. Моих родителей давно нет. Я уже много-много лет живу одна. К этому можно привыкнуть. А у тебя еще будет много друзей… и девочек… правда, мой дорогой… ах, если бы только знать, какие девочки тебе нравятся…

На следующий день в палату вошла раздраженная медсестра. Старуха стала против бабушки и заговорила. Сама. Вдруг. Словно разрушенная стихией слов дамба. Не себе под нос, но громко, обращаясь именно к родственнице пациента. Сестра говорила, и на Франциска летела ее слюна. Она говорила и впервые в жизни хотела, чтобы ее слушали, чтобы ее слышали, а негодованию ее сочувствовали и отвечали:

— Ну и каму яны хочут мозги запудрить? Всем же ясно, каму гэта выгодно! Сейчас найдут врага. Ганьба! Якая страна — такой и теракт! Скажут, что во всем виновата оппозиция, которая хотела дестабилизировать ситуацию в стране! Ну эта ж ужо совсем в лоб!

Бабушка не могла поверить собственным ушам. За долгие годы государственная пропаганда должна была вымыть, выполоскать и отжать мозги этой женщины. По правилам, по законам, по природе своей она физически не могла произносить всего того, что теперь произносила. То, что сейчас говорила сестра, было чудом, чудом настоящим, чудом, которое вполне могло бы оживить Франциска. Медсестра продолжала возмущаться государством, и бабушка наблюдала за немыслимым превращением, о котором впору было бы писать великому автору с коньячной фамилией. Сюжет для отечественных и западных авторов утопий. Поломка государственной машины. Сбой. Безумная, вышедшая из под контроля деталь.

— Давайте посмотрим новости, — с улыбкой предложила бабушка.

— Да, а смысл якой? Все ж ясно! Ганьба! Ганьба гэта!

Бабушка все же включила телевизор. Чрезвычайно серьезным голосом ведущий объяснял, что во время празднования Дня независимости в толпе людей прогремел взрыв. Сработало взрывное устройство, начиненное гайками или чем-то там еще. В результате взрыва никто не погиб, однако 50 человек были ранены, 37 из них обратились за помощью в больницы.

— Половина у нас ужо! — перебила сестра.

— Тяжелые?

— Жить будут!

Ведущий продолжал. Уверенный в себе мужчина в дешевом костюме убеждал граждан, что стране брошен вызов, что кто-то (скорее всего Запад) заинтересован в том, чтобы подорвать стабильность в стране, что кому-то очень не нравится, что мы живем лучше всех на континенте. По мнению ведущего, организаторы взрыва несомненно хотели посеять в стране страх. Но им (в этих «им» вся страна отчетливо слышала слово «оппозиция») это не удастся, потому что так сказал сам президент.

Как и ожидалось, вслед за взрывом по стране прокатилась серия обысков. Преступников искали в офисах независимых газет и общественных организаций. Подрывником был несомненно один из тех, кто голосовал против. Иначе и быть не могло. Иначе все это не имело смысла.

Вслед за обысками в республике объявили всеобщую и обязательную дактилоскопию мужского населения. Отныне каждый совершеннолетний мужчина должен был явиться в местное отделение милиции и сдать свои отпечатки пальцев. Кровь и кал никто, слава богу, не просил. Все-таки страна была оплотом демократии, поэтому граждан заставляли откатывать только пальчики. Чтобы ускорить процесс, милиция начала выезжать по адресам.

— Здравствуйте, мамаша, мы должны снять отпечатки…

— У меня?

— Нет… у Лукича… Франциска Лукича… это ведь он? Он лежит?

— Зачем?

— В смысле?

— Зачем вам его отпечатки пальцев?

— Идет следствие. Всеобщая дактилоскопия… Вы что, глухая? Я же ясным языком сказал — всеобщая дактилоскопия! А вдруг он специально изображал из себя больного, потом встал, совершил преступление и опять лег как ни в чем не бывало?!

— Он в коме уже несколько лет. Он уже несколько лет не встает.

— Тем лучше для него… хорошее алиби.

— Вы издеваетесь?

— Мамаша, мы всего навсего выполняем свою работу. Это ваш сын, вы же зарабатываете, чтобы он мог есть. Нашим проглотам тоже надо есть!

— Но ведь отпечатки пальцев снимают только у подозреваемых!

— А у нас в стране все подозреваемые… кроме… — чиновник посмотрел на портрет президента, который несколькими днями ранее повесили по указанию отчима.

— Почему он здесь висит?

— Почему вы у меня об этом спрашиваете?

— Это вы повесили?

— Да, прямо из дома привезла, взяла и повесила. Вы вообще в своем уме?

— Вы что, не слышали о борьбе с культом личности? — c нескрываемым удивлением спросил следователь.