Человек под маской дьявола - Вера Юдина Страница 20

— Ты убил ее… я видел… — тихо, не скрывая печали, произнес Александр. — А потом она нашла меня.

Я вздрогнула. Никогда Александр не рассказывал мне о судьбе своих родителей. И у меня не возникало мысли прежде расспрашивать о них. Я знала, что они погибли и этого было достаточно. Я попыталась убедить себя в тот день, что его слова это всего лишь облако ошибочных воспоминаний, что в детском сознании просто смешались правда и вымысел. Для Александра солдаты и офицеры немецкой армии стали на одно лицо. Все слилось в хаотичном ужасе творившемся вокруг его маленькой жизни.

Тогда мне казалось, что Генрих не мог вот так просто убить человека, тем более женщину. Он отдавал приказы, но не убивал. Я не хотела верить в это, не хотела видеть страшную, бесчеловечную правду. Я постаралась закрыться ширмой своих заблуждений, чтобы вновь не испытать разочарования.

Прошел месяц. После покушения, Генрих медленно приходил в себя и уже чувствовал себя значительно лучше, но по привычке ему продолжали докладывать на дому. Приходили офицеры высшего состава, топтали полы своими сапогами, наполняли наш дом удушливыми запахами сигар и громкими, нервными голосами. В такие дни они надолго закрывались в кабинете. Однажды к нам в дом пришел офицер. Холеный, как все они, но не было в нем самоуверенности и напыщенности. На его лице лежала печать тревоги. Он заметно нервничал, и ожидая Генриха в кабинете, успел выкурить не одну сигарету.

Пока он ждал, я принесла ему чай, и поставила на стол. Он бросил на меня тревожный взгляд. Схватил кружку и спешно сделал большой глоток. Обжегся и со звоном поставил чашку на место.

— Генералу доложили о моем приходе?

— Да. Он скоро спустится. — учтиво ответила я.

Подтверждая мои слова, на пороге появился Генрих.

— Оставь нас. Анни. — голос прозвучал властно, маска уже была на его холодном, хмуром лице.

Я послушно вышла, но уходя не плотно закрыла дверь и убедившись что Генрих не заметил моей хитрости, замерла, затаив дыхание. Мой интерес, не был праздным любопытством, я хотела знать, что могло так сильно встревожить непоколебимого по своей натуре немца. Едва я затаилась, как кабинет наполнился тревожными криками важного гостя.

— Он безумец! Ты даже не представляешь, что он творит! — громко заговорил гость.

— Говори тише! В доме жена и ребенок! — одернул его Генрих.

— Я был там. — Снизив тон продолжил гость. — Я видел, в каком запущении находится лагерь! Это ужас! Никакой дисциплины! Люди в селах уже начинают жаловаться на смрад исходящий от проклятого на их взгляд места. Они начинают говорить… скоро все узнают… ты хоть представляешь, что тогда начнется?

— Оставь панику! Мы слишком далеко зашли, чтобы сейчас останавливаться и стенать на неудачи! Кто руководит лагерем?

— Штангль!

— Штангль. — задумчиво повторил Генрих. — Я знаю Франца лично. Мы встречались с ним не единожды. Он показался мне человеком ответственным и дисциплинированным.

— Он болван! — вскричал гость. — Как в лагере может поддерживаться дисциплина, если начальник алкоголик! Он всех нас подведет к виселице! Если об этом узнают… если заговорят в мире! Что начнется! Ты хоть представляешь себе?

— Сколько осталось?

— Не больше ста тысяч.

— Можно подождать. Отложим на время. Пусть успокоятся, наберутся сил. Продолжим позже. Я сообщу о ситуации Гиммлеру. Он соберет комиссию и все проверит. А тебе лучше отдохнуть.

— Среди евреев ходят слухи, есть бежавшие. И с каждым разом проводить операции в полной секретности, становится труднее. Люди протестуют. Они оказывают сопротивление. Убиты двое офицеров.

До меня постепенно начал доходить смысл доклада неизвестного мне гостя. Ева уже рассказывала мне страшную байку, о лагере смерти, из которого никто не возвращался. О месте, где люди исчезают бесследно. О Бермудском треугольнике Третьего Рейха. Но я не могла поверить, что Генрих мог иметь к этому хоть какое-то отношение. Он был жестоким, беспощадным, но на войне. Разве он мог совершить что-то ужасное, находясь далеко от линии фронта, в стране, которая и так подчинилась его вождю.

— Прекратить поставку составов в Треблинку. До проведения комиссии. О нашем разговоре, пока молчи. Штангль не должен знать о проверке. Я провожу тебя, Альберт. Ступай домой, попробуй выспаться. Ты выглядишь усталым.

— Да. Да. — Пробормотал гость.

Я услышала, как они поднялись, и едва успела спрятаться за выступом. Они вышли и Генрих опрометчиво, видимо перебирая в голове полученную информацию, не закрыл за собой дверь.

Я видела, что гость принес с собой в дом, толстую папку, а уходил уже без нее. Незаметно проскользнув в кабинет, я бросилась к столу. Папка лежала открытой. Я начала листать страницу за страницей, бегло вчитываясь в текст. Не надо было обладать особым даром, чтобы в слабо зашифрованных фразах не увидеть всего того ужаса, что творился в концентрационном лагере с мелодичным названием «Треблинка». Перечислялись методы, офицерский состав, дата основания, количество «Душевых камер». Я словно погрузилась в тот кошмар, что творился за колючей проколкой одного из закрытых лагерей смерти. Перед глазами поплыли картины, поражающие своей жестокостью.

Людей привозили на перрон, и без отбора проводили по длинной дороге, ведущей к камере, замаскированной под душевую. После того, как люди оставляли свою одежду у входа, их загоняли всех вместе в тесное помещение, плотно закрывали двери и пускали удушливый газ. После их тела скидывали в могилы. Старики, женщины, дети… Дети… Сотни детей, в маленьких ботиночках и с потрепанными игрушками в руках, каждый день проходили по грязной дороге смерти. Стало больно. Больно так, что не было сил даже вздохнуть. Не было сил плакать. Рассудок отказывался воспринимать все увиденное в страшных документах, кропотливо записанных равнодушной рукой беспощадного убийцы.

В рапорте также, кропотливо перечислялись способы умерщвления, не принесшие ожидаемых результатов. Я вдруг вспомнила состав, с сотнями пар глаз. Их везли на бойню. Земля словно качнулась под ногами. Я схватилась за край стола, чтобы не упасть и начала хватать воздух большими глотками. Я задыхалась.

Когда вошел Генрих, я подняла на него взгляд. Во мне пылала ярость, граничащая с истерикой. Я схватила увесистую папку и приложив все силы, с отчаянным криком, швырнула в него. Исписанные листы, несущие в себе сотни тысяч человеческих страданий, пропитанные кровью и слезами, рассыпались по полу.

— Ты знал! Ты все знал! — закричала я, едва справляясь с крупной дрожью.

Генрих двинулся на меня. Но на нем уже не было Маски. Я видела, как исказилось от боли его лицо. Он чувствовал себя виноватым. Он тянул ко мне руки, желая обнять и припасть с мольбой о прощении. Я читала это в его взгляде наполненном мукой. Но не могла… Не могла уже забыть того ужаса, что узнала. Лучше умереть, чем позволить этому страшному человеку, еще хоть раз прикоснуться ко мне. Я схватила со стола нож, для бумаги и приставила к горлу.