Неделя в декабре - Себастьян Фолкс Страница 20

Надо будет переговорить с имамом, когда они встретятся в мечети в Чигуэлле. Имам человек мудрый и сможет дать хороший совет. Если ему, Фаруку, не удастся связать двух слов, ее величество может счесть его неучем, а это будет оскорбительно и для семьи его, и для веры. Из полученного им письма Фарук понял, что до окончательного объявления имен тех, кто удостоен в этом году высоких почестей, остается два месяца, а во дворец он должен будет явиться еще через шесть, стало быть, времени на то, чтобы пройти краткий курс английской литературы, у него достаточно. И никто, даже королева Елизавета, не сможет сказать, что Молоток аль-Рашид — человек некультурный.

Весь день он ловил себя на том, что воображает сцену, которая, надо полагать, предшествовала получению письма от «покорного слуги».

Ее величество восседала на троне, стоявшем на высоком помосте, обсуждая с придворными свой предстоящий день рождения. Несколько пониже расположился премьер-министр, и вот он поднял глаза от стопки документов, которую держал в руках:

— Переходим к вопросу о мистере Фаруке аль-Рашиде, ваше величество.

— О да, конечно, — ответила ему королева. — Мы полагаем, что уже настало время признать его заслуги перед нашей державой и перед нами.

— Быть может, произведем его в офицеры Ордена Британской империи? — спросил, взглянув на нее поверх очков, премьер-министр.

— Это еще самое малое, — сказала ее величество. — Пошлите за покорным слугой и прикажите ему отправить письмо.

Мысль о том, что при встрече с королевой он может глупо выглядеть, портила Молотку долгожданное удовольствие, внушаемое ему мыслями относительно ОБИ. Времени на то, чтобы подучиться, у него было все-таки мало. И как-то раз, когда он сидел в машине, которая везла его в Дагенхэм, ему вдруг пришла в голову хорошая мысль. Год назад, на обеде по случаю сбора средств для поддержки политической партии, он познакомился с человеком по имени… Как же его звали? Писаное слово Молотку, может, и не давалось, однако слова и имена, которые он слышал, заседали в его цепкой памяти надолго… Трантер. Вот как. Софи Топпинг, муж которой рассчитывал пройти в парламент, устроила тот обед, чтобы познакомить потенциальных жертвователей вроде Молотка с партийными шишками. Среди гостей был и этот самый Трантер — книжный обозреватель или критик (какая между ними разница, Молоток представлял себе плохо), получавший раз в месяц деньги за исполнение роли «модератора» в книжном клубе Софи Топпинг. Трантер не был ни политиком, ни возможным жертвователем — просто человеком, знакомством с которым миссис Топпинг гордилась, человеком, способным, как она явно полагала, придать ее приему особый, возвышенный тон.

В тот вечер Трантер продемонстрировал обширные познания в литературе, уверенно рассуждая о живых и мертвых писателях (похоже, предпочтение он отдавал последним). Насколько удалось понять Молотку, Трантер ухитрялся жить тем, что читал книги и высказывал свои суждения о них. Газета нанимала его, чтобы он поделился своим мнением о какой-нибудь книге с читателями, а те платили ему просто за то, что Трантер ее прочитал. Такой способ добычи средств к существованию был настолько далек от всех известных Молотку, что ему пришлось несколько раз обсудить с самим собой материально-технические аспекты профессии Трантера, прежде чем он усмотрел в ней хоть какой-то смысл. В конце концов, решил он, движение наличности и производительность, спрос и предложение для него, Молотка, в данном случае существенного значения не имеют — важно лишь то, что Трантер может помочь ему не ударить лицом в грязь на предстоящей встрече с королевой Англии.

Приехав на Дагенхемскую фабрику, он попросил свою секретаршу Дорис Хайн отыскать Софи Топпинг и узнать у нее, как связаться с Трантером. И в скором времени миссис Хайн отправила по электронному адресу rgt34@easinet.co.uk письмо следующего содержания: «Уважаемый мистер Трантер, пожалуйста, простите меня за столь внезапное обращение к Вам, но моему работодателю, весьма известному джентльмену, очень хотелось бы вступить с Вами в деловые отношения по вопросам литературы, и он был бы очень признателен Вам, если бы Вы строго конфиденциально позвонили по указанному выше телефону и попросили соединить Вас с мистером аль-Рашидом. С почтением, Дорис».

II

Джон Вилс спустился в цюрихском аэропорту по трапу шестнадцатиместного реактивного самолета. Вилс был «частичным арендатором» этого самолета, и если он заказывал места загодя и покупал побольше билетов — скажем, для двух отправлявшихся в отпуск семей, — они обходились ему не дороже, чем стоят хорошие места на любой авиалинии. Однако на сей раз решение лететь в Цюрих он принял в последнюю минуту, а пассажиров, кроме него, набралось всего трое, и потому полет обошелся ему недешево. Что же, иногда, чтобы хорошо заработать, приходится платить. Пройдя иммиграционный контроль, он отыскал скромного вида серый автомобиль, который должен был доставить его в Пфеффикон, благоразумно безликий городок, который, возможно, и создан-то был лишь для того, чтобы люди наподобие Вилса могли заключать крупные сделки подальше от пытливых глаз.

На улицах городка лежали вдоль обочин опрятные кучки серого снега, собранного поутру муниципальными рабочими. Вилс встретился с Кираном Даффи, главой торгового отдела «Высокого уровня», в их обычном кафе, подальше от безвкусной еды и высоких цен тех ресторанов, что предназначаются для людей их пошиба. С Даффи Вилс познакомился в Нью-Йорке, где тот двадцать пять лет проработал в банке, конкурировавшем с его, Вилса, банком. Даффи был одним из немногих соперников, которых банк Вилса действительно побаивался; по словам Годли, неизвестные ему способы держать клиентов в узде можно было записать на острие колышка с поля для гольфа. Он был, несмотря на свою фамилию, евреем, и Вилс вечно придумывал для него прозвища вроде О’Шлёма, О’Цимес, а однажды, когда Даффи напортачил, обозвал О’Жидом. (В начале партнерства Вилса и Годли был один неприятный момент, когда Годли спросил, не раздражают ли Вилса — еврея, по крайней мере номинального, пусть и не религиозного, — шуточки, которые то и дело отпускают сотрудники его офиса. «Не будь таким чистоплюем, Стив, — ответил Вилс. — Большинство моих лучших друзей — антисемиты».)

В сорок девять Даффи покинул Уолл-стрит, чтобы сидеть, любуясь своими миллионами, в Коннектикуте. Вилс дал ему поскучать девять месяцев, а затем предложил возглавить свою «торговую службу»: стать человеком, не продающим, как он делал прежде, сомнительного происхождения продукты, взимая за это комиссионные, от которых у его клиентов слезы наворачивались на глаза, но самостоятельно решающим, что, когда и у кого следует покупать. Шесть недель спустя Даффи переехал в Цюрих. Жене его предстояло присоединиться к нему «в должное время», пока же он делил свой дом с двадцативосьмилетней итальянкой, с которой свел знакомство в последние свои уолл-стритские дни.

За подсушенными круассанами и крепким кофе Вилс начал обрисовывать Даффи свои соображения относительно Ассоциированного королевского банка. Рассказал он немного, но достаточно, чтобы Даффи смог прикидывать, какие позиции им необходимо занять. Даже в этом близком ему человеке, им же подобранном и превосходно показавшем себя в «Высоком уровне», Вилс видел всего лишь источник риска. Операции «Высокого уровня» приносили миллионы комиссионных брокерам и инвестиционным банкам, с которыми вел дела фонд; а это означало, что всякому хотелось бы узнать Кирана Даффи поближе и что ему непременно будут предлагать «скидки наличными» и попытаются осыпать его иными противозаконными благодеяниями. Вилс знал, что у Даффи лежат в банках миллионы, которые сделали его невосприимчивым к столь вульгарным соблазнам, — собственно, это и было одной из причин, чтобы нанять его. И все же он полагал разумным выплачивать Даффи ежегодное жалованье и бонусы акциями «Высокого уровня». Вилс доверял ему, тут и говорить было не о чем, однако — просто для пущей надежности — считал разумным покрепче привязать Даффи к себе выплатами, наверняка превышавшими любую возможную взятку. «Гарантировать совпадение наших интересов» — так называл это Вилс; «Не пасовать игроку, которому могут переломать ноги» — такую формулировку предпочитал Годли.