И в беде мы полюбим друг друга - Тьерри Коэн Страница 20

Я был в ярости. Только что положил трубку после разговора с директрисой по безопасности рыбного консервного завода в западной Франции. Ее хамство меня взбесило. И я не сдержался. Она звонила мне два месяца тому назад, сказала, что заинтересована в моей помощи, предложила встретиться как можно скорее, чтобы изложить мне свои проблемы. Я был вынужден изменить свой рабочий график, поехал в ее городишко, чтобы встретиться, и предложил ей ряд мер, которые ее устроили. Очень довольная, она попросила прислать ей коммерческое предложение, и я ей его отправил в указанный срок. И ждал, что она мне отзвонится. Тишина. Я отправил ей письмо по электронной почте, позвонил по телефону, но она мне не ответила. А когда я дозвонился, сказала, что на совещании. Наконец мне удалось с ней связаться, и что же я услышал? «Напомните, кто вы такой?»

– Вы забыли? – заорал я. – По вашей просьбе я провел несколько часов в дороге, ночевал в какой-то тухлой гостинице, ел какую-то дрянь в ресторане, единственном, который был открыт после восьми в вашем унылом городишке! Я отправил вам предложение в указанные вами сроки, и теперь вы говорите, что не знаете, кто я?!

– У меня очень много встреч с поставщиками, – начала она защищаться.

– И что? Это освобождает вас от необходимости быть вежливой?

– По какому праву вы говорите со мной таким тоном? – оскорбилась она. – Я вам этого не позволю!

– Кто вы такая, чтобы позволять или не позволять! Я спокоен и вежлив с любым разумным человеком. Но это не про вас. Так что не удивляйтесь, если рабочие у вас на заводе не соблюдают ваших правил безопасности! Разумные люди ценят добросовестных менеджеров. Если у вас нет уважения к людям, уважать не будут и вас, хамло!

И в ярости я повесил трубку.

Я очень не любил подобных взрывов. Потерять над собой контроль – значит дать слабину. Но я и стал слабым, потому что очень устал. И во всем разочаровался.

Я ненавидел ее и всех ей подобных, неважно, женщин или мужчин, которых подстегивает доставшаяся им маленькая властишка, и они смотрят на вас свысока, нападают на вас, готовы вас уничтожить, хоть и прикрывают свою низость вежливыми улыбками и напыщенными фразочками. Но вообще-то я так киплю, потому что помню, каким был сам. Как они, я верил в свою фирму, в ее несказанную ценность, бился изо всех сил за ее победу, гордился успехами, ненавидел конкурентов. Как они, я двигался вперед, задрав голову, уверенный, что играю главную роль, что я необходим, и оставался глух к жалобам отвергнутых поставщиков, слеп к участи эксплуатируемых рабочих.

Фирма – это новый вид механизма принуждения. Диктатура, позволяющая себе самое отвратительное отношение к людям, лишь бы внешне оно укладывалось в общепринятые рамки. Тебе могут говорить самые ужасные вещи, но тон должен быть ровным, а фразы вежливыми.

Работник, мечтающий сделать карьеру, заставляет себя расстаться с критическим взглядом, своими чувствами и отношениями, чтобы служить стратегиям, продиктованным безликими инстанциями, чей интерес – только выгода. Таково мое мнение, мнение бывшего пленника этой системы. Человека озлобленного? Возможно. Но и прозревшего, ужаснувшегося лицемерию или слепоте правящих и руководящих. Я вижу, долго так продолжаться не может – нельзя бесконечно дурачить людей, продавая им мечты и вынуждая жить в кошмаре.

Может быть, именно по этой причине после увольнения я не пошел в конкурирующую фирму, а решил открыть собственное дело. Не хотел зависеть от совета директоров, передавать собственное существование в чужие руки – в руки тех, для кого меня и на свете нет, не хотел унижений, которые размывали бы мою веру в себя, подтачивали жизненный фундамент. Я хотел сам принимать решения, действовать по собственной воле, делать выбор, исходя из собственных принципов и ценностей, которые выбивали у меня из рук в тот самый момент, когда мне казалось, что они были со мной.

Но я ошибся. Я сменил поле, но правила игры остались прежними. Я зависел от тех же самых людей, от их власти и их решений. Единственное, что я получил, – это возможность посылать их куда подальше и не получать за это нагоняи. Но свобода – понятие многогранное, и в моем случае она пришла в столкновение с прагматикой: мое финансовое положение приказало моей гордости смириться. А гордость была моим единственным лекарством от депрессии.

* * *

Дорина приоткрыла дверь и заглянула ко мне в кабинет.

– И какая муха вас укусила?

Я строго взглянул на нее, давая понять, что ее шутка неуместна. Но никому не удавалось взять верх над Дориной.

– Поняла. И расслабляющий приятный массажик вам тоже не предлагать? И… Нет, нет, это тоже плохая идея.

Я взял ее на работу, безусловно, как знающего специалиста, но еще за великолепную улыбку, ямочки на щеках, оптимизм и непосредственность, благодаря которой она, не думая, выпаливала все, что приходит в голову. Качества, крайне необходимые для того, чтобы смягчить в глазах клиентов и поставщиков неприятное впечатление от моей угрюмости. И она действительно всем очень нравилась.

Дорина вошла ко мне в кабинет с чашкой кофе в руках и папкой. Папку она положила мне на стол.

– Я не просил вас приносить мне кофе.

– Я знаю, это для меня, – объявила Дорина и уселась.