Воронье озеро - Мэри Лоусон Страница 20

Итак, Люк стал работать у Маклинов. Не помню, что я думала на этот счет. Скорее всего, я вообще об этом не думала. Впрочем, в лавке мне нравилось – точнее, нравилось когда-то ходить сюда с мамой раз в неделю за покупками. Это был старый амбар из неструганых досок, с грубо сколоченными полками вдоль стен, до самого потолка набитый всякой всячиной; чего там только не было – фрукты и овощи в корзинах всех размеров, нарезанный хлеб, консервированная фасоль, изюм в пакетиках, вилы, мыло, мотки шерсти, мышеловки, резиновые сапоги, кальсоны, туалетная бумага, скалки, ружейные патроны, писчая бумага, слабительные пилюли. Мама давала мне часть списка покупок (написанного печатными буквами, очень четко, чтобы я могла прочесть), и я, прохаживаясь по рядам, находила все нужное и складывала в корзину. Мы с мамой то и дело сталкивались, улыбались, она спрашивала, заметила ли я, скажем, изюм или персики в сиропе. А потом мы с корзинами шли к прилавку, где мистер Маклин складывал наши покупки в пакеты, а миссис Маклин писала толстым черным карандашом цены, и оба все это время радостно мне улыбались.

Люблю вспоминать эти наши вылазки, они из тех редких минут, когда нам с мамой удавалось побыть вдвоем.

Теперь за прилавком магазинчика Маклинов водворился Люк, хоть он и был скуп на улыбки. Работал он с понедельника по пятницу, с четырех, когда возвращался из школы Мэтт, до шести, когда закрывалась лавка. В понедельник вечером он задерживался дольше – ездил на грузовике Маклинов в город за товарами, потом расставлял их по полкам.

Иногда с Люком увязывалась и Салли. Зная дальнейшие события, я рискну предположить, что подсаживалась она к нему слишком близко, а на ухабах хваталась за его бедро, чтобы не упасть. Что чувствовал при этом Люк, можно догадываться. Все то, что полагалось, вдобавок растерянность от сознания своего положения.

По субботам Люк работал на ферме Кэлвина Пая с утра, а после обеда его сменял Мэтт. Насколько я знаю, о странном приходе Лори ни разу больше не говорили. Кэлвин загрузил бы Люка работой хоть на шесть дней в неделю, но Люк твердо решил не бросать меня и Бо на чужих людей. Многие из соседей предлагали забирать нас к себе домой на полдня, однако и он, и Мэтт были резко против. Бо объявила чужакам войну, да и со мной было непросто. Я замкнулась в себе, и для всех было очевидно: чем меньше меня беспокоить, тем лучше.

Для Мэтта нянчить нас означало ходить с нами на пруды, и пока позволяла погода – а в тот год бабье лето растянулось чуть ли не до конца октября, – мы почти ни дня не пропускали. Кстати, отличное лекарство от душевной боли, очень рекомендую. Вода завораживает, даже если не интересуешься ее обитателями. Как-никак здесь зародилась жизнь, всем нам вода была колыбелью.

Лишь одно омрачало для меня наши вылазки – встречи с Мэри Пай на обратном пути. К тому времени я успевала устать, проголодаться, рвалась домой, вот и ходила вокруг Мэтта кругами, с досады пиная шпалы, пока Мэтт с Мэри болтали. Я не понимала, о чем таком важном им надо говорить, что нельзя обсудить в субботу, когда Мэтт на ферме. Оба были с грузом – Мэри с покупками, Мэтт с Бо на плечах, увесистой, словно мешок с песком; по-хорошему, обоим скорей бы домой. А они стояли навьюченные, переминаясь с ноги на ногу, и болтали о всяких пустяках. Тянулись минуты, я рыла в песке ямки носком туфли, от нетерпения грызла ногти. Наконец Мэтт говорил: «Ну, мне пора», а Мэри отвечала: «Да», и они болтали еще минут десять.

Однажды Мэри неуверенно спросила:

– Как ты, Мэтт… держишься?

Тогда все нас об этом спрашивали, а отвечать полагалось: спасибо, все в порядке. Однако на этот раз Мэтт заколебался. Я глянула на него – он смотрел вбок, вглубь леса по ту сторону насыпи. Потом вновь повернулся к Мэри и ответил с улыбкой:

– Еле-еле.

Мэри невольно всплеснула руками, хоть и держала покупки. Мэтт пожал плечами, снова улыбнулся и повторил:

– Ну, мне пора.

* * *

Теперь мне кажется, что смерть наших родителей тяжелее всех перенес Мэтт. По всеобщему мнению, самый тяжкий удар пришелся на меня, но я сомневаюсь. Я могла опереться на Мэтта, а он – ни на кого. В начале сентября ему исполнилось восемнадцать, и все считали – как окружающие, так и он сам, – что он уже взрослый, не пропадет.

Надеюсь, мы с Бо служили ему утешением. И не сомневаюсь, было у него и другое утешение, пруды. Я уверена, его поддерживала мысль о непрерывности жизни. О том, что чья-то смерть не означает конец всему живому. О том, что смерть – тоже часть круговорота.

А Мэри… Теперь мне кажется, Мэтт находил утешение и в этих кратких беседах с нею.