Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер Страница 20

– Ну, Тим, ну признайся, что ты все это выдумал про конезавод, про дядю Витю, степь и все остальное тоже. Ты просто хотел увезти меня из Москвы, где мне беспрерывно звонят сразу по трем телефонам, засыпают факсами, мейлами и скайпами на нескольких языках и где ты не можешь мной владеть. Ты просто заманил меня, как цыган, заманил лошадками. Чтобы закончить все это путешествие в какой-нибудь провинциальной гостинице. Танцами в плохом ресторане, как ты любишь, не обращая ни на кого внимания, только вдвоем. Потом прогулкой по старой части города в поисках местного колорита и антикварных лавок. Это уже поздно утром, после… нет у вас нормального слова… lovemaking… так нетерпеливо ожидаемого тобой, да и мной тоже.

На полпути к ним в купе подсел угрюмый старик с орденской планкой. Такие попадаются в поездах. Разговаривать больше не хотелось. Они так и промолчали оставшиеся пять часов. Тима смотрел в окно, пытаясь уследить за мельканием. Искал глазами лошадей. Лишь один раз, когда они проезжали длинный заливной луг, подпоясанный рекой, он увидел лошадь и всадника.

– Смотри, Тим, смотри – кентавр! Как в твоем мифе. Он, наверное, жаждет отмщения людям.

– Нет, просто высматривает тебя в окне. Помаши ему.

Поезд уперся в тупик и содрогнулся, будто отряхивал жар, накопившийся за дорогу. Воронежский вокзал был полутемен и напоминал изнутри собор или петровский завод. Они выпили кисловатого кофе в буфете под низким сводом. У Эшли с собой были сэндвичи с сыром и копченой индюшатиной, захваченные по пути на вокзал в австрийской булочной. Развлечения ради Эшли купила в буфете ватрушку с изюмом, но так и не стала есть, только погрызла корочку.

– Похоже на наши дэниш. Очень вредно. У нас такие называются widow-makers… «делатели вдов».

Электричка на Таловую уходила перед рассветом. Они уселись на холодную деревянную скамью в зале ожидания.

– Тим, а если поезд не придет?

– Тогда возьмем такси. Спи. Скоро все увидишь.

– Лошадей?

– Площадей.

– You’re a goofball. Дурачок.

Она спала на его плече, неровно дыша, запрятав руку в карман его джинсовки. Тима нервничал – боялся пропустить электричку, боялся ночных карманников. Думал о своем рекламном агентстве: теперь особенно нужны новые клиенты. Думал об Эшли: вот так когда-нибудь вместе поедут к ней в Америку. Вспоминал про кентавра, увиденного из окна. Потом подошла электричка. Эшли проспала еще час на ребристой скамье в пустом вагоне и не видела рассвета.

На платформе в Таловой было утро. Эшли сразу увидела бабку с семечками, купила большой стакан и стала торопливо лузгать. Даже не верилось, что она американка, так по-русски она лузгала семечки. Поезд уносил запечатленные лики Эшли на пыльных окнах. Автобус проехал по главной улице Хренового, часто останавливаясь, чтобы высадить то старуху, то женщину с сумками. Снег окончательно стаял, наверное, за неделю до их приезда, и подсохшая улица уже пылила. Главные ворота конезавода остались позади. Водитель довез их до туберкулезного санатория на краю села. Последние дома на длинной сельской улице обрывались в сосняк. Автобус развернулся на желтом песке и запылил обратно в Таловую.

Было почти тепло. Эшли отдала Тиме куртку и осталась в черной шерстяной водолазке, стиранной много раз и севшей, так что грудь казалась высоко приподнятой и очерченной, словно на портрете углем. Они пошли по дорожке, перешагивая через отпечатки копыт. Дорожка уперлась в широкую проволочную калитку. Деревянная ограда тянулась по обе стороны от калитки, опоясывая остров серо-синей степи и уходя под откос в темные овраги.

– Дядя Витя, Виктор Федорович, встречай гостей!

Тима постучал в дверь. Пока внутренности дома шевелились и босые шаги шлепали к сеням с другого конца дома, Эшли уселась на валявшееся у крыльца седло – казацкое, с высокими острыми луками. Дядя Витя вышел на крыльцо, запахивая пиджак на голой безволосой груди.

– Здравствуйте, ну, не думал, приехали-таки. А я, бывало, зимой так вот и вспоминал про вас. Да еще когда Кроху седлал. Вот, думаю, был человек, приезжал сюда – да и все. Ни слуху ни духу. Ну, заходите, что это мы на пороге…

– Виктор Федорыч, вы же меня вроде бы летом на ты звали. Забыли?

– Забыл. Да все-таки московский. Столичный.

– Только не здесь. Здесь я просто пастух, как ты, дядя Витя.

Эшли подняла глаза и подошла к ним. Еще с нижней ступеньки она по-американски протянула дяде Вите руку.

– Тимофей мне про вас рассказывал. Много раз. Меня зовут Эшли, Эшли Винтерсон. Я из Штатов, журналистка. Работаю в Москве. А в ваших местах впервые. У вас чудесный дом. Только можно мне умыться и переодеться? Мы еще со вчерашнего дня… путешествуем.

Тима выставил на стол две бутылки водки и консервы.

– Это на вечер. А картошка и чай – твои, Виктор Федорыч. Ну, рассказывай, как оно? Как зима?

– Ну, что сказать, живем. Это тебе не Москва. Тут в степи мало что меняется, никаких там новых русских или как их у вас там зовут.

– А санаторий-то туберкулезный не закрыли?

– Да нет пока. Живут тубики. Лечат их по-прежнему, воздухом и покоем. Вот каждый день вожу им две фляги кобыльего молока. Да табун дойных кобылиц пасу – с жеребятами.

– А как у тебя с женщинами, дядя Вить?

– Да никак. Живу все один. Помнишь Пегого, жеребца, он тем летом необъезженный был, ты еще на нем без седла ездил. Так вот на прошлой неделе на конезаводе скачки были, и я на нем первым пришел. Пегий – он мировецкий жеребчик.

– Дядя Витя, слушай, вот бы Эшли на нем поездить, она на кобылах не любит.

– А она умеет ездить-то?

– Ну привет, у нее у родителей ранчо в Америке, она с детства верхом.

– Тогда чего ж не поездить. Пегий теперь смирный. Пусть поездит. А надолго вы?

– Дня на три, посмотрим, как погода. Дядя Витя, вот тут на мелкие расходы…

Тима сунул ему в нагрудный карман три банкноты. Дверь в кухню была приоткрыта, барабанила струя воды. Эшли стояла у умывальника, голая по пояс, запрокинув голову. Она умывала плечи, грудь и подмышки, набирая воду в ладонь и медленно ее опрокидывая.

– Тим, выйди! Выйди сейчас же!

– Нет, Эшли, мне хочется наблюдать омовение.

Косой свет падал из окна на Эшли, оставляя Тиму в полумраке. Тима сорвал полотенце со спинки железного стула и подошел к ней. Он обернул Эшли полотенцем, так что обе груди оказалась под его округленными ладонями. Он притянул ее к себе и стал целовать шею и плечи, выпивая одну за другой капли солоноватой воды. А его ладони сжимали ее грудь.

– Тим, ты жуткий развратник. Что же мне делать?! Изменить тебе с дядей Витей, чтобы ты не думал о вседозволенности с американскими женщинами?

– Тихо, он же все слышит.

– Ну и хорошо, пусть радуется. Ладно, Тим, мы приехали зачем – кататься? Надевай сапоги, и пойдем кататься. Скоро будет самое солнце.