Стакан молока, пожалуйста - Хербьерг Вассму Страница 20

Ему никто не ответил. Когда дверь за ним захлопнулась, в спертом воздухе каюты стало легче дышать. Макар храпел. Ольга и Марина по очереди вымылись в душе. Ольга шла в душ шатаясь; едва она успела закрыть дверь, ее там вырвало. Потом они услышали, что она чистит зубы. Когда подошла очередь Дорте, она не могла встать. Спина превратилась в старый складной метр, который так долго был сложен, что заржавел и не открывался. Боль была нестерпимой. Для Дорте не нашлось чистого полотенца, но Марина дала ей прокладку. Все трое молчали, чтобы не разбудить Макара. Марина помогла Дорте постелить на полу плед. Все–таки помягче. Ольга и Марина лежали в койке над Макаром. Полусидя под столом, Дорте задремала.

Дверь распахнулась, и Людвикас втолкнул в каюту двух мужиков. Зажег верхний свет, и тесная каюта превратилась в переполненный операционный зал. Один из пришедших был такой толстый, что в каюте сразу стало не повернуться. Людвикас подтолкнув его к верхней койке, где лежали девушки. Потом потянул Марину за ногу и велел ей спуститься вниз. Она запротестовала сонным умоляющим голосом.

Макар тут же вскочил, как солдат, устыдившийся, что заснул на посту. Порывшись в сумке, он достал биту. Марина спрыгнула вниз в одних трусиках и майке. Людвикас старался устроить все так, чтобы всем хватило места.

— Давай поднимайся, — рыкнул он на Макара, который уже успел снова лечь. Макар вскочил и уступил место жирному мужику. Марину швырнули к нему, как пустой мешок.

Другой гость еле держался на ногах. Людвикас приказал Ольге спуститься с койки. Воздух в каюте был такой спертый, что его можно было резать ножом. Решив, что Ольга слишком медлит, Людвикас схватил ее за ногу и потянул вниз. Гость был раздражен и начал ругаться по–английски. Он считал, что здесь слишком много людей, и хотел увести Ольгу в свою каюту. От яркого света лицо Людвикаса было похоже на зеленую капусту. Неожиданно он стал вежливым и любезным, как в тот раз, когда показывал Дорте рекламные фотографии Швеции. На пальцах он пытался объяснить гостю, сколько тот должен доплатить, чтобы Людвикас с Макаром ушли из каюты. Тот отрицательно помотал головой, на что Людвикас только пожал плечами и хотел открыть дверь. Гость рассердился. Дорте не видела его лица, но поняла это по тому, как он закачался. В конце концов они сторговались. Гость достал пачку бумажек. Людвикас пересчитал их, сунул в карман и вышел.

Maкaр сел на единственный стул и уставился в пространство. Но когда второй гость, который расположился с Ольгой, заорал на него по–английски, Макар мигом выскользнул за дверь. Верхний свет погасили, но дверь в душ осталась открытой. Падающий оттуда неровный свет скользил по полу, вторя движениям парома. Море было неспокойным. Дорте крепко закрыла глаза и уткнула нос в воротник джемпера. Важно держать себя в руках. Не думать. Всему когда–нибудь приходит конец. Злу тоже.

Гость, которому досталась Марина, освободился первым. Чтобы избавиться от него, она помогла ему выбраться из койки и проводила до двери. Второй, с Ольгой, разошелся так, что койка под ним ходила ходуном. Его грубое пыхтение сменялось сипом, перемежавшимся коротким свистом. Дорте вспомнила звуки кузнечных мехов, которые слышала еще в Белоруссии. Кузнец подковывал лошадей. Мехи были кожаные и страшно сипели, тогда как скрежет железа, приводящего их в движение, был похож на урчание собаки. На кузнеца и на лошадь с печальными глазами сыпался дождь искр.

Ольга не издавала ни звука. Дорте захотелось помолиться Пресвятой Богородице. Но Богородицу нельзя звать в такую каюту. Полоска света, падающая из хлопающей двери, то расширялась, то, уступив, снова сужалась. Дорте обхватила себя руками и думала только о том, что не она лежит там, в койке. Чем человеку страшнее, тем труднее ему думать о ком–нибудь, кроме себя.

Когда гость закончил свое дело, он спрыгнул босиком на пол и зажег свет над койкой, чтобы найти свои брюки. Почесал мошонку. Вытер руку о простыню. Обнаружив под столом Дорте, он наклонился и уставился на нее. Его осоловевшие глаза были налиты кровью. Большой рот приоткрылся, и показались зубы, похожие на осколки разбитой тарелки. Решив, что она уже умерла, он выпрямился и, бормоча что–то себе под нос, дошел до двери. Очевидно, он чертыхался по–шведски.

— Может, нам просто сбежать отсюда? — спросила Дорте, выбираясь из–под стола, чтобы распрямить спину.

— Отсюда? — буркнула Марина. — И далеко ли мы убежим без паспортов, без денег и без билетов?

— Попросим кого–нибудь нам помочь…

— И, как думаешь, что случится потом?

— Не знаю…

— Людвикас и Макар сочинят какую–нибудь историю и вернут нас обратно. А потом забьют до смерти!

Колени Дорте стукнули друг о друга. Кончики пальцев покалывало, все болело. Челюсти с трудом процеживали сквозь себя воздух и в то же время не давали черепу распасться на части. Вот когда она мечтала о Вериных приступах гнева! Счастлив тот, кто умеет драться! Бить изо всей силы! В кровь! Всегда быть победителем. Вера была сильна, как Хозяин Собаки, который бил собаку до тех пор, пока та не начинала вилять хвостом и ползать у его ног.

У Дорте мелькнула мысль, что есть люди, к созданию которых Бог не имел никакого отношения.

Мать в черной вязаной кофте поджала губы и строго на нее посмотрела.

— Все люди равны перед Богом. Все мы творения Божии.

— Не все, мама!

— Все, каждый человек!

Что мать, собственно, знала о людях?

Посередине каюты возник отец, он смотрел на Дорте.

— Ад вовсе недалеко, он у нас на земле, — сказал отец. Правый ус у него был закручен сильнее, чем левый.

— Прекрати! — грустно сказала мать, слегка покачиваясь в полоске света.

— А ты погляди вокруг себя! — Отец повел рукой. Мать растеклась, как вода из треснувшего кувшина. Тогда Дорте почувствовала на себе руки отца. Он поднял ее с пола и закутал в плед. Теперь он унесет ее в безопасное место. Потом попросит кого–нибудь спасти Ольгу и Марину. Не важно, что он их не знает. А зимой он соберет всех у печки в библиотеке, даже тех, кто не читает книг.