От меня до тебя – два шага и целая жизнь - Дарья Гребенщикова Страница 20

Дача его удручила совершенно. Дом был постройки послевоенной, все скрипело отчаянно, сквозняки пронизывали комнаты, а в печке свили гнездо птицы — когда Лена решительно затопила печку, из отдушины выпорхнул очумевший закопченный птенец. У дивана подламывались ножки, буфет норовил брякнуться оземь, телевизора не было, интернета не было, удобства были на улице, а вода капала из согнутой буквой «Г» трубы. Магазин на станции, — давала последние указания Лена, — звонить ходи от дома отдыха, там берет МТС, дома берет Мегафон. Если будет плохо, звони в МЧС. И работай, работай! У тебя в октябре сдача рукописи, дружок! — Лена, чмокнув мужа в воротничок рубашки, села в машину и уехала.

Тишина объяла Платона Захаровича, испугав его до такой степени, что он ходил по дому и пел, как он предполагал, арии из опер. К третьему дню он смирился, научился варить себе какао на электроплитке и сел, наконец, за работу. Из окна мансарды были видны академические крыши соседнего поселка, дятлы в красных шапочках, сидящие на соснах, до слуха, Платона Захаровича стали доносится веселые гудки электричек, вой газонокосилок, детский плач и раздражающая нервы музыка. Все это расслабило его, смирило с действительностью, и он, позволив себе курить для вдохновения, засиживался за компьютером далеко за полночь. Приходил к нему кот непонятной масти, с фестончатыми от драк ушами, глаза кота горели ровным нехорошим светом и нервно вздрагивал видавший виды хвост. Платон Захарович назвал кота Плинием и кормил сосисками, которыми жена набила дребезжащий от ужаса холодильник. Кот ел деликатно, а потом, привыкнув к Платону Захаровичу, ложился спать за монитор, откуда урчал ровно и успокаивающе. Плиний, зауважав Платона Захаровича за невмешательство в свой внешний вид — тот не драл щеткой его колтуны, не пытался промывать глаза или чистить уши, — приносил дань — жалких слабых птичек и мелкую, неопасную мышь. Страдая душой, Платон Захарович хоронил добычу на клумбе, орудуя забытым кем-то детским совком. Когда через две недели жена приехала «проинспектировать» дорогого супруга, и взошла на крыльцо, как на эшафот, обмахиваясь свернутым в рулон плоским хлебом «лаваш», Платон Захарович испугался, что его заберут назад, в Москву, и дернулся было на мансарду, но Леночка, дыша автомобильным перегаром, бензином и духами Shalimar Guerlain, сама поднялась по лестнице, открыла компьютер, вчиталась, и закричала — ты что написал? ЧТО ты написал? Да, знаешь, повестушку, — промямлил Платон Захарович, — тут так хорошо, как в детстве, и я… ты знаешь, я подружился с котом, и написал ему сказки! Как Гофман… Да ты в уме! У тебя — что? Сравнительный анализ биржевых курсов! У тебя графики! У тебя… О, Боже… Аркашка меня застрелит! Леночка вытащила сотовый и стала водить пальцем по экрану, — Эллочка Ильинична? Милая! А что у нас с санаторными? Для Захар Платоныча, голубушка? Что? Туапсе? Прекрасно! Двухместный! А котов там нет? Чудненько, дорогая, завтра же, — и Ниночка отправилась упаковывать вещи Захара Платоновича, — в обратном порядке.

Вечером следующего дня пришел, как обычно, Плиний, гордый собой — он нес в зубах огромную крысу. Крыса мешалась под ногами, и Плиний плоховато видел, но тащил добычу с видом римского триумфатора. Сев на крыльце, он жалобно мяукнул — раз, другой, и, все еще не веря в то, что его друг уехал, так и лег, свернувшись на расползшемся от старости половичке.