Спящая красавица - Дмитрий Бортников Страница 2

Я должен был стать черт-знает-каким-приятным- мальчиком! Да! Чтоб меня увидели, а потом уже не смотрели в мою сторону! В этом все искусство. Именно в этом трюк. Сложный трюк первого появления. Первого впечатления. Слова? Взгляды?.. Забота? Принести тапочки? Поставить все для чая? Убрать со стола? Вымыть посуду? Это — тоже. Тоже. Конечно. Без этого — никак. Но это не все. Нет. Это — только окрестности. Только края искусства. Трюк лежит в самом сердце. Да. В самом центре. Это от рождения. Да. Или родился с этим, или нет. Если нет — то и не трогай парус. Куда ни сунься — везде будут торчать уши твоего настоящего желания. В конце концов обыденность побеждает всегда. Рано или поздно, но всегда. Настоящие мысли выскакивают всегда. Если нет таланта — обыденность вывалится на середину комнаты. Посреди самого праздника! И тогда — все. Да. Тогда — уже все.

Умеешь или не умеешь. Как темный глаз. С ним нужно родиться. Раз и все! Он с тобой! Как уродство. Да. Как горб. Что-то такое... Да. Тайная возможность. Задом этого не добьешься. Нет. Кур можно звать «Гули-гули...», а голубей — «Цып-цып- цып...»! Что это меняет?! Что?! Какая разница? Никакой и нигде! Если Это есть — то есть. Если нет — то нет. Может быть, во мне и не было ничего, но это было. Да. Но и на это — наплевать. Одно большое «наплевать». Не стоит даже смотреть в эту сторону. Есть и есть. И все дела. Толстая точка.

Мои дни сузились. Они стали маленькими. Они стали — только для нее. Она приходила в мой день играть. Она там садилась. Она там раскладывала игрушки. И все. Там больше не было места. Мне — тоже. Никому, только ей... Да. Только она сидела в моих жарких днях. Одна, разгоряченная, пахнущая горячим песком и еще чем-то. Мокрыми волосами. Ведь солнце... Да. Сильное солнце... К черту панамку! И голова ее пахла издалека. За несколько метров я чувствовал ее запах. Она иногда сваливалась со своей куклой, набегавшись. Она так смешно вздыхала: «О-о-о-ох... » Сидела какое-то время, обняв куклу. А потом начинала сопеть, да, сопеть, так громко, и глаза, вижу, — закрываются...

Я садился рядом, когда уже все. Когда она уже глубоко-глубоко. Я ложился рядом. Валетом. Да. Я нюхал ее ноги. Они пахли кожей сандалий. Иногда я ошибался и тыкался носом. Прямо носом! Идиот! Она еще не успевала уйти глубоко! Это было ей очень щекотно! Очень! Она отпихивалась ногами! Еще во сне! М-м-м-м! Ну-у-у-у!..

Я решался на это не часто. Что-то здесь было... В том, что я чувствовал к ней. Во всем этом. В прикосновениях, в песнях. Да. В моих колыбельных. В моих попытках ее укачать. Усыпить. Чтобы потом держать на руках. Сколько хочу. Трогать. Смотреть. Прижимать к себе... Гладить... Прижимать крепко- крепко... Причинить боль. Да. Чтобы ее почувствовать... Именно. Чтобы ощутить ее тело. Ее жизнь. Чтобы стать ею...

Иногда, редко-редко, перед тем как уснуть, я вздрагивал, да. От ее запаха. От призрака ее запаха. Он приходил ко мне. Он приходил ко мне... Это от меня не зависело. Я ничего не мог поделать! Я даже почти забывал его! И тут он приходил! И так всегда. Всегда. От меня ничего не зависело...

Сходство. Да. Похожесть. Да не было в ней ничего похожего на мать. Никакого сходства. Матерью там и не пахло! Ничего общего! Ничего. Абсолютно. Меня это обрадовало.

Сколько раз я это слышал...

Да нет, странно! Я сама удивляюсь! Она ни на кого не похожа! Ни на меня, ни на Него!.. Откуда вообще она?! Ни на бабку, ни на деда...

Она была сама по себе. Да. Еще раз скажу — меня это обрадовало. Где был отец? Не важно. Кто он — тем более наплевать! Кто мать? Учитель музыки. Это я услышал, но и это — не важно. Была только она. И все. Что надо кроме?

Если б она была на кого-то похожа... Мне от этой мысли не по себе. Да. Мне это не нравится. Не нравится. Вообще сама идея не нравится. В этом есть что-то жалкое, нет? Что-то тревожное. Неприятное. Опять, опять, опять... Снова, снова те же лица, те же лица, еще и еще... Какая тоска! Что-то жалкое, бессильное...

Сходство с родителями... Может быть и наоборот, нет? Родители становятся все более похожи на детей. Родители чувствуют после рождения детей что-то странное... Да. Будто ребенок, вот этот, он был всегда. Всегда. Не было времени до него. Нет. Только с ним. Именно так. Он был всегда. Они чувствуют что- то такое. Что-то подобное. И это со всем примиряет, нет? Со всем. С жизнью, с болезнями, а потом ведь и сходство. Оно — тоже все смазывает. Оно тоже...

А с ней было все нормально. Никакого сходства.

***

Брать девочку на руки и уходить. Бормотать, укачивать, шептать... Чтоб успокоить, да, чтоб она затихла, чтоб доверилась... И медленно понести ее туда, где смородина. Туда, в мое убежище. Туда, где я мог ее рассматривать. Но это трудно. Матери ведь слышат, как волки. Что?! Это мой! Мой плачет!.. Куда я мог ее унести, чтоб мать уже не слышала? Туда, откуда уже никто ничего не услышит...

А так — нет. Я старался ее задобрить. Кормить. Хлеб, свежий толстый кусок, и помидор. Горячий, да, прямо с куста. Я разрывал его и протягивал. На... На...

И сок тек по нашим рукам. Щипал наши невидимые ранки. Она осторожно кусала, с моих рук. Свой кусок она роняла в пыль. Она боялась его держать. Это понятно. Да. Я это понимал. Плоть слишком тяжелая, открытая... Незнакомая. Сок высыхал, и она хныкала. Я не мог понять, в чем дело! Ранки! Поэтому. Сок щипал ей запястья, щеки. Вытирать она не давалась! Еще хуже! Она вопила! И я нес воду. Мыл ей лицо. Осторожно. Да. А она выпячивала губы. Сжимала губы и глаза. Чертовка! Это было трудно, да, мыть ей лицо. Хорошо еще, она не кусалась. Ни разу. Нет. Ни разу не попробовала. И потом мы забывали про еду. Она сразу мчалась в игру.

Кудри, платье... Ее запах. Голая, слепая писька, складка, просто складка... Ее повадки. Вдруг она кааак давай хохотать! Ей щекотно! Где оно, где это щекотное место?! Так хочется ее рассмешить. Развернуть, да, чтоб она открылась. Или заплакала. Да. Дети ведь очень открыты в плаче. Очень открыты...

Мне ее оставляли.

Не бойся. Он заботливый. Любит детей... Жалко, у него нет младшей. Сестры. Ольга с ним так не носилась. Нет. А он любит. С детьми. Заботится... Сам не поест... Она ведь у тебя уже просится?..

Моя мать это умела. Она успокоила эту женщину. Она пела ей тихую песню...

Ее сон... После плача. Она хотела есть, она уставала бегать, так рыдала... Я терпел. Она вырывалась из рук. Она падала на колени! Она рыдала! Я терпел. В конце концов она разрешала взять себя на руки. Я держал, дожидаясь, пока она уснет. Мммм, напевал я в груди, мммм-мм... Еще глубже. Мммм-м-ммм-м... Вооот. Еще глубже... Руки отнимались, но я все держал ее. Она расслаблялась, обвисала, да, вся разворачивалась, и рот... Ее рот открывался. Тогда я опускался на колени, осторожно-осторожно... Я садился. Это нелегко. Совсем нелегко... Она теперь лежала у меня на коленях. Укрытая моими руками. Да. Как в убежище. От солнца, от ветра... Откуда я все это знал? Как надо складывать руки? Что бормотать? Откуда? Где я все это видел?.. Не знаю. Нет.

Я пожирал ее глазами. Я смотрел и не мог отвести глаз. Что это было? Что?.. Волна меланхолии, да, незнакомой меланхолии, приходящей издалека... Я смотрел смотрел смотрел...