Долгое молчание - Этьен ван Херден Страница 2

Но Джонти стоял на своем: да, рыбак поднимается, это верно, но одновременно он спотыкается. «Такова жизнь», — частенько разглагольствовал он потом в пабе. «Когда тебе кажется, что ты идешь вперед, на самом деле ты, спотыкаясь, возвращаешься назад, в прошлое».

Напившись окончательно, Джонти начинал все сначала. Рыбак — творение не его рук; просто в одно прекрасное утро он материализовался у него во дворе, стоял там и сверкал под утренним солнцем, влажный от росы, и завитки тумана еще плавали над лилиями, пробившими себе путь наверх между стружками и опилками. После четвертой порции бренди Джонти заявлял, что от скульптуры еще исходил пар после теплых рук Создателя, как от новорожденного теленка, жаркого и скользкого, только что выскользнувшего из утробы матери.

В баре поднимался смех. «Спотыкающийся Джонти», — называли его завсегдатаи, но осторожно, потому что не могли понять, зачем такому богатому человеку, как Джонти, нужно жить отшельником в крошечном домишке там, наверху, в теснине Кейв Гордж. Когда стало известно, что он отверг предложение Инджи Фридландер по поручению Национальной Галереи, завидев, как он бредет мимо, одурманенный марихуаной, которую выращивал в лощине позади своего дома, люди шептались: «Вот идет Спотыкающийся Водяной. Он сажает коноплю в своем саду, и из нее вырастают скульптуры».

В конце концов они начали говорить ему прямо в глаза: «Эй, Спотыкающийся Водяной, что, у тебя на заднем дворе все еще растут скульптуры?»

Жители Йерсоненда забавлялись, поддразнивая Джонти, и не просто забавлялись — они испытывали облегчение, потому что геройские поступки и злодеяния, совершенные двумя семьями, из которых происходил Джонти — Бергами и Писториусами — были вплетены в трагическую историю этого захолустного городишки. И Берг, который явно съезжал с катушек, доставлял курьезное облегчение обществу, уверенному, что именно Берги и Писториусы хранили великую тайну, из-за которой город угодил в ловушку прошлого.

И люди шептались: «Уж лучше бы он вместо скульптур выманил из-под земли потерянное золото». Но долгое молчание и страх, сопутствовавший им на протяжении долгих лет, удерживали их от того, чтобы напрямую высказать все это скульптору с рыжим «конским хвостом».

2

— Шизофреник, — шепнул коллега на ушко Инджи Фридландер, когда та собиралась в долгое путешествие в Йерсоненд.

Речь шла о Джонти Джеке, художнике, о котором толком никто ничего не знал. Инджи расчесала пальцами свои длинные золотистые волосы, повернулась к коллеге флорентийским профилем и заявила:

— Если в искусстве нет сумасшествия, нечего им и заниматься. Только посмотри на эти политически корректные холсты на стенах. В канун нового тысячелетия необходимо, чтобы для нас рисовали хоть несколько безумцев под кайфом…

Инджи раздраженно прибралась у себя на столе, подшила кипу документов: колонки цифр, подробно отражавших расходы на развлечения министров и чиновников, которые, вырядившись в смокинги и превосходные галстуки, приходили на очередную скучную выставку; сметы по ремонту крыши, которая обязательно протекала во время сильных зимних гроз, когда на Столовой Горе дули порывистые ветра и хлестали дожди, сотрясая музей; бесконечные переписки с художниками, приходившими в бешенство от того, что их работы не выставлялись в Национальном Собрании. Она с облегчением вышла из музея, пересекла площадь с идеально подстриженными газонами, прошла мимо фонтана, искрящегося под утренним солнцем, протолкалась через толпу играющих ребятишек и стаи что-то клюющих, хлопающих крыльями голубей, и подошла к своему желтому «Пежо»-универсалу с уже прицепленным к нему трейлером.

Министр, улыбаясь, просил ее привезти в музей «радужное искусство» — «чтобы отпраздновать чудеса свободы», но что-то радуги не попадались на долгом пути, предпринятом Инджи Фридландер, бывшей некоторым образом недостаточно зрелой для своей работы — то ли слишком молода, то ли слишком цинична. Перегруженные микроавтобусы неосторожно вливались в транспортный поток, покидавший город. По обочинам дороги щипали траву овцы и козы, машины проносились мимо в опасной близости от пасущихся животных.

Но в конце концов поток машин поредел. Инджи выехала из городской сутолоки. Вокруг нее разворачивался живописный пейзаж, походивший на медленно открывающийся кулак. Ее иссушал стресс городской жизни — постоянная опасность вооруженного ограбления, нападения, боязнь морального разложения. А здесь, на виноградниках, покрывших склоны, сменялись нежные краски, ветерок овевал равнины, перед машиной неспешно пролетали стайки птиц.

Инджи один раз остановилась, чтобы купить гроздь винограда в небольшом придорожном ларьке, взяла виноградину большим и указательным пальцами, понюхала ее, потом медленно, задумчиво откусила половину.

Трейлер был под завязку загружен пенорезиной и одеялами, чтобы укутать знаменитую скульптуру, которую почти никто не видел, но которая, тем не менее, уже заняла особое место в воображении каждого художественного эксперта. А когда в Кейптауне узнают, что называется она «Спотыкающийся Водяной», интерес неизмеримо возрастет. Музеи почти всегда покупали работы по слухам, отчаянно стремясь поймать новый дух сегодняшнего дня, отчаянно пытаясь сохранить свою значимость в условиях безжалостных прорех культурного бюджета правительства.

Когда Инджи миновала виноградники и вокруг нее развернулись бесконечные равнины Кару, она запела. Инджи опустила окна и увидела себя словно со стороны: молодая женщина ближе к тридцати, среднего роста, с карими глазами и светлыми волосами, струящимися на ветру, за рулем слегка подержанного, шокирующе желтого «Пежо»-универсала, едет далеко-далеко сквозь ландшафт, где скальные напластования у холмов походят на коричневые волны, находящиеся в непрестанном движении, неугомонные и вздымающиеся. В сотне метров от машины вскочило на ноги и помчалось прочь стадо газелей, изящных, как балерины.

3

Под «Summertime» Джорджа Гершвина, льющуюся из магнитофона, Инджи Фридландер свернула с гудронового шоссе. Ее предупреждали, что гравийка, ведущая в Йерсоненд, может оказаться ухабистой, но никакие предупреждения не могли подготовить человека к тому отрезку дороги, по которому ей пришлось ехать. Тяжелые автобусы продавили глубокие колеи на каждом повороте, а кое-где жесткий, утрамбованный гравий блестел, будто его залили гудроном. Были участки, где рыхлая, песчаная поверхность дрожала и выгибалась под слоем тонкой пыли. Трейлер — специально удлиненный для музейных надобностей — рискованно раскачивался из стороны в сторону.

Инджи остановилась, чтобы убедиться, что трейлер держится прочно, и на время выключила Гершвина. Вокруг нее простирался вельд. Там, где она рассчитывала увидеть горизонт, медленно танцевала едва различимая, мерцающая полоса.

Инджи собрала волосы наверх, потому что всякий раз, как она въезжала на особенно плохой участок дороги и приходилось сильно нажимать на педаль тормоза, клубящаяся позади машины пыль настигала ее. Из-за мельчайшей пыли, устилавшей руль и приборную доску, из носа у Инджи текло.

Вокруг стрекотали цикады и вздыхал ветер. Шоссе осталось далеко позади, город — еще дальше. Мысли Инджи вновь обратились к Джонти Джеку и его скульптуре. До музея дошли слухи, что скульптор из принципа отвергал более чем щедрые предложения из других коллекций.