У подножия Монмартра - Бритта Рёстлунд Страница 2

Повседневная жизнь Мансебо управляется запахами и видами города и его обитателей, поэтому часы ему не нужны. Однако будильник у него есть, и этот будильник звонит ежедневно, ровно в пять часов. В четверть шестого он уже сидит за рулем своего белого пикапа и едет на юг, в Рунжи, чтобы закупить свежие овощи и фрукты. В начале девятого он снова в Париже, а через несколько минут заходит к Франсуа, в бар «Ле-Солейль», побаловать себя, вместо завтрака, чашкой эспрессо. Мастерская двоюродного брата, бар «Ле-Солейль» вместе с магазином Мансебо образуют в квартале треугольник. «Золотой треугольник», – подшучивает Франсуа, намекая на знаменитый золотой треугольник, образованный тремя фешенебельными кафе: «Кафе-де-Флор», «Ле-Дё-Маго», и «Брассери-Липп». «Бермудский треугольник», всякий раз небрежно роняет Тарик, но ни Франсуа, ни Мансебо не понимают, что он хочет этим сказать.

В девять часов Мансебо поднимает решетки окон, и лавка начинает дышать парижским воздухом. Он работает до тех пор, пока не учует запах обеда. Тогда он опускает решетку и поднимается наверх обедать. Мансебо плотно ест, но аппетит меняется в зависимости от блюд и тем, обговоренных за столом. Потом Мансебо снова спускается на первый этаж и поднимает решетку, второй раз за день открывая лавку. Во второй половине дня Мансебо опускает решетку и идет к Франсуа, в «Ле-Солейль», выпить с Тариком по рюмке анисового ликера. Потом возвращается в лавку и работает до ужина, когда аромат еды снова тяжело повисает в доме. Это происходит около девяти вечера, и Мансебо окончательно опускает решетку – до следующего утра.

Вот и еще один день прошел. Мансебо еще раз впитал в себя Париж со своего крыльца. Как обычно, он пересчитывает дневную выручку, перетягивает пачки купюр резинками и кладет деньги в пластиковый мешок. Их надо отнести в банк. С верхнего этажа, сквозь дверь, словно через полуоткрытый рот, в лавку проникает соблазнительный запах из полной кастрюли на третьем этаже.

Все выглядит так, словно запах пищи за много лет отыскал свой собственный путь с кухни квартиры в холл, оттуда сквозь дверь на лестницу, чтобы затем, по коридорам и лестничным клеткам просочиться в лавку. Это ароматное дуновение подсказывало Мансебо, что пора опускать жалюзи, а это, в свою очередь, служило сигналом Тарику, что пора закрывать мастерскую на перерыв или на ночь. Аромат еды был путеводной нитью, ведущей к обеденному столу.

По утрам, когда Мансебо открывает лавку, запах вчерашнего дня еще чувствуется в ней, но недолго, всего лишь несколько минут, или ровно столько времени, сколько требуется Мансебо, чтобы разложить фрукты и овощи. После этого запах смешивается с более или менее свежим утренним парижским воздухом.

Мансебо заканчивает подсчет выручки. День был не слишком удачным. Жара укачала город, разморила его, но, похоже, погода скоро испортится. Он запирает зеленые дверцы лотков с овощами. Это сигнал Тарику. Мансебо тянется за маленькой черной шапочкой, которую носит уже много лет. Без шапочки он чувствует себя голым. Все равно как если бы Адель вышла на люди без платка. Он вспоминает, что днем они как раз обсуждали сходство между его шапочкой и ее платком. Головные уборы стали частью существа обоих.

Фатима считает, что ни в шапочке Мансебо, ни в платке Адели нет никакого смысла. Сама она никогда не надевает платок, разве только в путешествиях, если в этом возникает надобность. Фатима злится на Адель за то, что та не помогает ей по хозяйству, и говорит, что те, кто носит платок, целыми днями сидят и слушают радио. Собственно, Адель так и поступает, если не считать чтения. Она может просто не делать ничего другого под тем предлогом, что у нее от рождения болит спина – как она утверждает. Фатима уверена, что эта болезнь спины мешает Адели рожать детей. Не сама, конечно, болезнь, а невозможность принять положение для «деторождения», как называет это Фатима.

Мансебо закатывает внутрь лотки с фруктами и овощами, чтобы Тарик скорее закрывал свою мастерскую, не дожидаясь, пока Мансебо начнет колотить в его дверь. Собственно, Тарику всего-то дел – запереть дверь мастерской. Иногда, впрочем, мастерская бывает некоторое время закрыта после рюмки ликера в «Ле-Солейль». Сам Тарик все время сидит в своей каптерке, в задней комнате мастерской. Зато он никогда не покидает мастерскую до еды. «Что прикажете мне делать наверху среди этих несносных баб?» – говорит он обычно. Мансебо точно не знает, что делает Тарик в каптерке, когда рано закрывает мастерскую. Сам Тарик утверждал, что у него масса финансовых дел. Но на самом деле он сидит без дела, читает газеты и курит. Мансебо все видит из своей лавки.

В магазин входит дама среднего возраста, и Мансебо приветливо с ней здоровается. Мансебо знает эту женщину. Она часто покупает у него что-нибудь к ужину. Вообще-то она делает большие покупки в другом месте, а к Мансебо заглядывает только в тех случаях, когда забывает что-то купить днем. Сегодня она покупает соленое печенье и бутылку кока-колы. Женщина расплачивается, Мансебо желает ей приятного вечера и провожает до двери. Женщина уходит, но тотчас появляется Тарик, хлопает кузена по плечу, открывает дверь на лестницу и исчезает наверху.

Это был абсолютно обычный день. День, начавшийся точно так же, как все остальные дни, продолжавшийся, как все остальные дни, и Мансебо уверен, что, как и следовало ожидать, закончится он точно так же, как и другие дни в череде дней. Правда, на самом деле Мансебо сейчас ни о чем не думает. День только тогда может стать необычным, когда обычным останется время, в которое этот день вплетется. Фактически же Мансебо сейчас не думает ни о чем, кроме еды.

Возможно, Фатима права, когда говорит, что чем ближе к вечеру продвигается день, тем сильнее работает у Мансебо мозг пресмыкающегося. По утрам он был бодр и свеж, ехал в Рунжи, подсчитывал в уме, сколько разного товара ему нужно, в течение дня он должен был обслуживать самых разных людей, но чем ближе клонился день к вечеру, тем пассивнее становился Мансебо. Сигналом к такому замедлению темпа служил ликер в «Ле-Солейль». День после этого близился к завершению, и чем ближе становился этот момент, тем сильнее охватывали его мысли об ужине и сигарете.

Решетка на окне опущена, Мансебо тщательно запирает лавку. Гасит свет и поднимается по лестнице.

– Хей, хей! – покрикивает он, словно оповещая всех о своем скором появлении.

Фатима, покачнувшись, крепко ухватывает оранжевый горшок, а Тарик высасывает свою шестнадцатую сигарету за день, одновременно жалуясь, что у него весь день не было времени покурить в свое удовольствие.

– Ты слышишь?! – восклицает Фатима. – У Тарика весь день не было времени покурить.

Она смеется и пробует варево из горшка.

– Привет, бедняга, – приветствует Мансебо Тарика, с притворной свирепостью треплет по голове сына Амира и нежно целует Фатиму в щеку. Во всех трех действиях видна непритворная, искренняя любовь.

Жара в комнате стоит невыносимая. Адель, кажется, страдает от жары меньше всех, несмотря на то что платок покрывает ее волосы, да еще и часть лица. Низенький стол накрыт, все садятся на ковры; все, кроме Фатимы, которая продолжает хлопотать у плиты. Тарик поднимает руку и делает такой жест, словно командует собаке «место!», и Фатима тотчас, словно ожидала команды, садится к столу. Все с жадностью принимаются за еду. Тарик тушит сигарету, Адель откидывает с лица платок.