Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон Страница 2

Событие стремятся поместить хоть в какие-то рамки. На следующее утро Олимпийский комитет требует, чтобы Надя прошла три дополнительные проверки на допинг. Событие порождает споры. Присутствуем ли мы при появлении нового поколения малюток-гимнасток или имеем дело с феноменом? В любом случае геополитическое потрясение произошло. Советским тренерам сделали внушение: товарищи, нельзя позволить Румынии нас унизить, Людмила должна нас спасти! Но во второй половине дня Людмила, завершив свои вольные упражнения, застыла в трагической позе статуи, была вознаграждена умеренными аплодисментами и разрыдалась в объятиях тренера на глазах у невозмутимой румынки.

Говоря о ней, призывают на помощь стихии – разве не плывет она в безмолвном воздушном океане? Спорт – чересчур грубый, едва ли не топорный в сравнении с тем, что все видели своими глазами, и газетчики отвергают, вычеркивают написанное, начинают заново: она не лепит пространство, она и есть пространство, она не передает чувство, она сама – чувство. Она является, словно ангел, – вы заметили, что она окружена ореолом, дымкой от истеричных вспышек, она возносится над законами, правилами и догмами, прекрасная, несравненная и разрушающая все машина.

Комментируют ее выступление: да, в Ольге на Олимпийских играх 1972 года в Мюнхене можно было разглядеть предвестницу Нади, но в Надето есть все одновременно! И грация, и точность, и свобода движений, и риск, и сила, а с виду никогда не подумаешь! Говорят, она может повторить свою композицию пятнадцать раз подряд. А как сложена… Косточки из шелка. Морфологическое превосходство. Она более гибкая.

Ищут слова, складывают их то в одном, то в другом порядке – но как уловить ее очертания, как ее изобразить? Маленькая коммунистическая фея. Маленькая коммунистическая фея, которая никогда не улыбается. Слово «прелестная» вычеркивают, потому что в последние несколько дней его употребляли слишком часто, тем не менее она именно такая и есть: мучительно прелестная, нестерпимо хорошенькая. И им, вынужденным смотреть на Надю с позиции взрослых, – да, им хочется втереться в ее заполненное трудом детство, приблизиться к девочке, затянутой в белоснежный купальник, на котором нет ни малейшего следа пота. «Олимпийская Лолита, в которой едва сорок килограммов веса, четырнадцатилетняя школьница с мальчишеской фигуркой, выполняющая все, чего от нее требуют», – пишут они. Хочется зарядиться от этой сверкающей и стремительной волшебной игрушки. Вырваться из-под власти собственного организма, забитого ленивыми гормонами. К девочке так и тянет прикоснуться, приблизиться, туго сжатая пружина желания готова выстрелить – и вот все уже закончилось, комбинация на бревне продолжалась девяносто секунд. Это разрастается как эпидемия. Перекупщики сбывают по сотне долларов билеты на финал, которые стоили шестнадцать, – все мечтают увидеть ее акробатические дорожки. Когда она выступает, боишься за нее – она такая легонькая, сможет ли она приземлиться? Когда она, разбегаясь перед прыжком, помогает себе локтями набрать еще большую скорость, ее твердое безукоризненное тело в белом купальнике, эта летящая машина, ускользает в чудесное, гладкое, недосягаемое детство.

Теперь на все смотрят по-другому. Надя задала новую точку отсчета. Любая другая гимнастка – просто ошибка, искажение идеала. И годы, разделяющие ее и тех, кого уже начинают называть «другими», тех, кто сейчас, когда девочка возвращается на помост, нервно натягивают на попки края купальников, становятся более весомыми. «Другие» торопятся спрятать плоть, убрать все, что внезапно начинает казаться лишним, неприличным и даже смешным. Их купальники выглядят теперь слишком открытыми и, пожалуй, тесноватыми, неспособными сдержать пусть и сдавленные трико груди, которые едва заметно подрагивают, когда эти молодые женщины бегут к гимнастическому коню. Все это – груди, бедра, – объясняет во время повторной трансляции специалист, все это замедляет вращение, утяжеляет прыжки, линии утрачивают четкость. Людмила «уже чересчур женщина». На фотографии в газете она кажется слишком большой и нескладной рядом с румынской нимфеткой, а что касается Ольги, откровенно говоря, на нее и смотреть неловко. Камера задерживается на ее лице, смертельно побледневшем после награждения румынской соперницы. О нет, она не устала, она просто свое отработала, ей двадцать лет, она почти (тут слышатся смешки присутствующих в студии журналистов)… она почти старуха, и ее малость заездили. Одни издеваются, другие хмурятся: давайте останемся честными. Эта Людмила женственна? Да, но в этом нет ничего плохого, она настоящая аристократка. А Ольга, в конце концов, – вчерашняя фея, и Наде еще предстоит пережить то, что сейчас переживает она. И в это самое мгновение камера останавливается на личике румынки, нервно покусывающей палец, и журналист шепчет: «Какой крохотный у нее пальчик…»

REPLAY [2]

Кажется, что звук на видеозаписи подделан, кажется, будто усилили скрип брусьев, которые она истязает рассчитанными до миллиметра движениями, и продлили реверберацию, чтобы эти тревожные назойливые шумы сопровождали обороты ее тела. Девочка сжимает губы от напряжения; когда она отрывается от снаряда, переворачивается между брусьями и на миг замирает, балансируя на руках на верхней жерди, ее плечи почти не дрожат. Потом она вычерчивает в воздухе треугольник, прямоугольник, переходящий в новый треугольник – равнобедренный, и вот уже ставит точку над i — пауза, дух захватывает, геометрическое упражнение подходит к концу. Надя вот-вот приземлится, она сгибается, подтягивает колени к подбородку и выполняет двойное сальто, которое под силу только юношам. Мы-то ждали, что перед нами будет порхать сильфида, а она позаимствовала элемент у мужчин, влепила им так, чтобы на всю жизнь запомнилось. Бабский визг, вопль неистового наслаждения вырывается у восемнадцатитысячной толпы, едва ступни в белых гимнастических чешках уверенно встают на пол. Она выгибает спину, ее фигурка образует единый росчерк от ступней до кончиков пальцев, касающихся неба, – Надя приветствует публику И бежит к Беле, который протягивает руки ей навстречу, а компьютер снова выдает свое «1,00».

И вот она уже на бревне – скачущий огонек, которому вторят светлячки вспышек. Кажется, весь зал затаил дыхание. Она делает двойное сальто и одним движением – безупречно и твердо приземлившись, – позволяет зрителям выдохнуть. И тогда – словно повернули выкрученную влево до отказа ручку громкости – немая доселе публика ревет от восторга и облегчения: не упала! И все журналисты спешат в редакции и к телефонам, десять, десять, так и напишите, she’s perfect [3], с таким заголовком выходит Newsweek, это невиданно, ЕСТЬ совершенство в этом мире. «Если вы ищете слово, чтобы описать нечто прекрасное настолько, что и не выскажешь, насколько оно прекрасно, скажите: это было надически прекрасно», – советует автор редакционной статьи в квебекской газете. Судьям приходится спросить у Белы, что его воспитанница на самом деле выполнила – они не успели разглядеть.

* * *

В Онешти [4], румынско-молдавском городке, расположенном к северо-востоку от Бухареста, полночь. На экране бежит девочка, маленькое агрессивное создание, механизм, на девяносто секунд приведенный в действие теми, кто подбивает малышку оттеснить прекрасную советскую танцовщицу, такую изнеженную и чувственную в сравнении с ней.