Комнатный фонтан - Йенс Шпаршу Страница 2

Даже Юлия — хотя это ровным счетом ни о чем не говорит — даже она говорила мне тогда: «Сколько можно сидеть в одиночестве, тебе нужно быть среди людей!»

Интересно, знакома ли она была уже тогда с этим Хугельманом или Хугеманом? Не знаю. Да и какое это имеет значение! Гораздо большее значение имеет тот факт — мне сказал об этом Мёбиус, с которым я знаком еще с жилконторских времен, — что с первого января опять повысят квартплату. Под угрозой мое последнее пристанище, моя квартира! (Моя «опытная станция по разведению джунглей», как называла ее Юлия, но об этом позже.)

Нельзя сказать, что я не предпринимал попыток снова включиться в жизнь, — еще как предпринимал! При этом меня не то чтобы очень тянуло выбираться наружу. Просто за это время (а точнее, после более чем трех лет вынужденного домохозяйства) жизнь в четырех стенах собственной квартиры превратилась для меня в ежедневные упражнения на выживание. С тех пор как я регулярно провожу дни дома, я заметил: в этих новостройках чувствуешь себя как в казармах.

Потом мне представилось — оттого, вероятно, что мы куковали тут вместе с Пятницей, — будто квартира похожа на зверя.

Вот открывается дверь, это пасть, и ты проваливаешься в темноту. Длинный коридор — это пищевод, который заглатывает тебя. Окна — тусклые глаза, редко выпускающие взгляд наружу. Водопроводные трубы — вены, фановая труба — толстая кишка, сердито бурчащая и булькающая. Под тонким слоем штукатурки — рыхлое мясо, бетонная стена, внутри которой вся нервная система — электрические провода.

Ну а мою комнату отдыха и досуга, если развивать дальше этот образ, можно сравнить с мозговым центром нашей квартиры. Это средоточие всех умственных процессов. И действительно, стоило мне уйти из мастерской и немножко прилечь, у меня возникало чувство, будто я лежу, а окружающее пространство меня медленно переваривает…

А ведь я прекрасно помню, как мы радовались, когда наконец получили эту квартиру в новостройках! После того как мы столько лет промучились в старом доме, который правильнее было бы назвать сумасшедшим домом, где-то на задворках Пренцлауер Берг.

Да, этот старый дом… Снаружи он был вроде и ничего, обычная развалюха, жить можно. Над аркой даже сохранились элементы декора, со следами от пуль времен войны. Пщця на фасад, можно было подумать, что в сорок пятом бои за Берлин сосредоточились в основном вокруг нашего дома. Но все-таки две комнаты, кухня и даже (немыслимая роскошь!) ванная, вытянутая длинной кишкой и жутко холодная. Окна у нас выходили на север. И если на улице светило солнце, мы узнавали об этом из новостей или замечали по скользящим теням голубей на стене дома напротив. (На это мы обратили внимание, конечно, не сразу.) Но зато не угловая квартира, в середине дома. Значит, зимой будет тепло. И действительно было тепло. И шумно. Весной. Осенью. Летом. И зимой.

Никогда не забуду первого вечера. Мы решили тогда, что вот, мол, положим ковры, и все будет в порядке — уйдут голоса и музыка… Должны уйти. А как иначе. Ведь эта квартира была дана нам, как это называлось на чиновничьем языке, «в пожизненное пользование».

Соседка слева, днем неприметная кассирша в универсаме, оказалась при ближайшем рассмотрении ночной фанаткой Петера Маффайя, величайшей его почитательницей всех времен и народов и — всего нашего дома. Особое удовольствие доставляло лежать среди ночи в постели, подложив для удобства руки под голову, и слушать, как за стеной тебе кто-то рассказывает в микрофон историю своей жизни: «Меня зовут Марина, и все думают, что я всего-навсего кассирша… Но вы ничего не знаете… Ничегошеньки…» и т. д. (Однажды в пять часов утра к нам позвонил в дверь какой-то тип, вылитый Петер Маффай, но не настоящий, и спросил: «Марина дома?»)

Справа под нами жил булочник со своею женой. У них апогей акустической жизни приходился приблизительно на половину второго ночи — в это время, видимо, жена еще не успевала лечь спать, а муж еще не успевал уйти на работу. От них неслись такие хрюкающе-квакающие рулады (и чем они там только занимались?), что я на всю жизнь запомнил эти концерты.

Соседка справа, пожилая дама, туговатая на ухо (вот кому можно позавидовать!), включалась в звуковое шоу только в первой половине дня, да и то ненадолго, успевая, впрочем, за это время прогнать все программы — от АРД до ЦДФ. Кульминацией недели можно было считать вечер пятницы, когда общая картина дополнялась шумовыми эффектами, производимыми Фредци, который жил под нами слева. Удовлетворив духовные потребности пятничными телешедеврами, он вспоминал о том, что тело тоже требует пищи, и зычно вопрошал:

— Кто сожрал мой паштет, ублюдки?!

После чего начиналась охота за похитителем паштета, разворачивавшаяся на всем пространстве его квартиры. Затем следовали затяжные переговоры через дверь, по которой преследователь время от времени тарабанил ногами. О чем они там переговаривались, было, к сожалению, почти не слышно. Можно было только разобрать:

— Ой, напугал! Сейчас умру! Ха-ха!

Иногда намечалось короткое перемирие:

— Считаю до трех! Не откроешь — убью!

Звон разбитых бутылок, шум-гам, пока наконец, часа в два-три ночи, не раздавался вопль отчаяния, обращенный к небесам или, точнее, к потолку:

— Ну, погоди! Сейчас Лобек начнет нам стучать!

Мой выход! Сигнал, что я могу, не вставая с постели, подать признак угасающей жизни и запустить в невидимого неприятеля тапкой. И тут же подтверждение, что удар пришелся по цели:

— Видишь, уже стучит! Проснулась птичка!

Взрыв хохота, война окончена, народ ликует.

Как часто я тогда, пытаясь заснуть, думал о том, что хорошо было бы изобрести машину, которая могла бы в нужный момент наносить ответные шумовые удары, так, чтобы звуковые волны схлестывались бы где-то на полдороге и в результате гасили друг друга, создавая тем самым абсолютную тишину..

Но это было давным-давно. И я успел уже всё забыть. Я вспомнил об этом только тогда, когда оказался вынужденным с утра до вечера торчать дома и читать время от времени поступающие уведомления о повышении квартплаты. Вот тогда-то я и попытался представить себе, что будет, если нам придется возвращаться в нашу халупу к Фредди и компании. От одной этой мысли я стал просыпаться ночью в холодном поту и мне начинали лезть в голову сплошные кошмары. В какой-то момент я не выдержал и сказал: всё, хватит. Теперь, забираясь под одеяло, я даю себе команду: закрой глаза, ничего не бойся и спи! Прорвемся!

Все мои попытки вырваться из замкнутого круга и как-то снова найти место под вражеским солнцем до сих пор не увенчались успехом. Единственное достижение на этом поприще: я постепенно становился все более молчаливым. Да и о чем мне рассказывать? Днем, когда Юлия уходила на работу, я обзванивал по газетам разные фирмы. Довольно скоро у меня возникло ощущение, что меня даже не слушают, — спросят, сколько мне лет, и привет.

И вот я сижу, прижав трубку к уху, и рассказываю шуршащей пустоте, что я такой, что я сякой, и вообще, а пустота уже давно отключилась… Дошло до того, что я, атеист с многолетним стажем, начинал шептать, заговаривая телефон: «Господи, услышь меня! Тебе звоню я…»