Последний сторож - Януш Гловацкий Страница 2

Наперед предупреждаю, что образование у меня не ахти какое, и красиво выражать свои мысли, как это делают наши великие поэты, писатели, кинорежиссеры и авторы научных книжек, я не умею. Замечу только, что помыкался я будь здоров как. А чтоб не быть голословным, скажу, что в деревушке Зажече, где я увидел свет, у отца с матерью нас было шестеро. Отец мой был кузнецом видным и не отказывал себе в удовольствиях.

Жили мы в страшной нужде, и в пять лет единственным подарком ко дню рождения мне была хворостина — коров пасти. Вскоре мать объявила нам, что к ноябрю ждет хворобы. Потребовала от отца прекратить гулянки и всерьез задуматься, потому что он теперь единственный глава семьи. Но к тому времени дело уже зашло — отец пустился во все тяжкие и вдобавок окончательно разленился.

В ноябре мать, как и пообещала, слегла. Болезнь быстро развивалась, пока ее не ухайдакала. А сразу после похорон отец всю нашу шестерку роздал по людям.

Не знаю, как остальные, а я попал к близкой родне в Кельце. Теткин муж тогда ходил в коммунистах, но недолго, всего какую-то пару недель, потому что угодил под колеса конной подводы. Сама тетка работала продажной женщиной, благодаря чему мне представилась возможность познакомиться с самыми разными интересными личностями. Тетка души во мне не чаяла со всех точек зрения и прививала нравственные устои и любовь к природе. Вдобавок ее постоянный клиент, Антоний Влосяк, педагог по призванию, безвозмездно просвещал меня по части того, какие книжки надо читать, дабы не блуждать вслепую по жизненным тропам. Жил я себе поживал как сыр в масле и каждый день ел от пуза, как и в праздник не всякий себе позволит.

Да только все пошло наперекосяк, когда после краха коммунизма повысилось качество услуг. Положение мое сделалось незавидным: тетка день ото дня стала терять клиентов, зарабатывать с гулькин нос и питаться нездоровой пищей. И тогда, всплакнув, не без этого, она отправила меня на работу — строить коттеджный поселок. Невзирая на весь мой энтузиазм, врожденный ум и смекалку, работяги со стройки относились ко мне как не потребляющему напитки хреново. Пока в один прекрасный день из корыстных побуждений я не упился до полусмерти. Только тогда они перестали считать меня коммунистом и быдлом.

Так вот, работал я, значит, на стройке, а тем временем вовсю шла нелегальная эмиграция в Америку. Брат Прораба, у которого второй брат уже жил в Бруклине, тоже готовился драпануть туда через Канаду. Получить канадскую визу можно было довольно легко, а американскую, как вам наверняка известно, куда сложнее.

Короче, чтоб не тянуть резину: я поддался на уговоры, попрощался со слезами на глазах поочередно сперва лично с теткой, а потом в письменной форме с братьями-сестрами, с которыми до этого связи не поддерживал, и вполне легально двинул проторенной дорожкой в Торонто. А оттуда тайком, за взятку, в канадском дальнобойном трейлере в Америку, верхом на коровах и с чемоданами наперевес.

Путь был тяжелым и долгим. Из-за битком набитой в трейлер рогатой скотины численностью восемьдесят голов не представлялось возможности покласть наши пожитки на пол — затоптали бы как пить дать. Через два часа чемоданы оттянули нам руки, а через четыре уже кто рыдал — в основном, конечно, женщины, — кто скрежетал зубами. Холод был жуткий, но когда я попросил у сидящего на соседней корове мужика, который вез с собой четыре литра водки и сам то и дело прикладывался к бутылке, хоть глоточек, потому как из меня всю душу вытрясло, он отговорился тем, что везет-де в подарок. Впрочем, скотинке тоже пришлось несладко — всю дорогу она ревмя ревела.

На границе иммиграционная служба даже не заглянула в трейлер, и в окрестностях Буффало наша теплая компания, состоящая из восемнадцати мужиков и четырех баб, со слезами радости на глазах поцеловала американскую землю. Не обошлось, правда, без небольшого конфуза: один из наших в дороге не удержался и оттяпал корове ухо якобы себе на портмоне. Что ж, как говорится, в семье не без урода.

Не буду долго распространяться о первых годах в Америке. Скажу только, что ехал я за океан, нашпигованный мечтами одна фантастичнее другой, почерпнутыми из беллетристики, но Америка не стала для нас ни родной матерью, ни даже теткой.

Перво-наперво, не без приключений, мы добрались до Грин-Пойнта. [1]Там Американский Брат Прораба за деньги делал из людей американцев посредством стрижки и одежды. Шельма каких поискать, без чести, без совести — заливал нам почище любого адвоката, а две его сестры наживались за счет курсов английского для поляков, причем учили без слов, на пальцах. Вдобавок сдавали меблированные одними только матрасами комнаты на улице Нассау, что за углом Грин-Пойнт-авеню. Вкалывали мы как черти, спали вповалку, и на девятерых у нас была одна-единственная сковорода — в основном на ней жарили яичницу, — да и та потом вконец заросла жиром, вышла из строя и жарить перестала. На ту пору как раз дело приняло оборот.

Американский Брат Прораба, носившийся с идеей женитьбы, желая выпендриться, приобрел одни выходные трусы с лотерейным билетом в придачу. Но вскоре, отказавшись от брачных планов, силком, как я ни открещивался, всучил мне трусы в счет оплаты одного рабочего дня. Я уже вам говорил, что этот Брат был прохвост каких поискать — от него всего можно было ожидать. Как только стало ясно, что трусы выиграли главный приз, он, размахивая ножом, сперва попытался их с меня стянуть. А когда подвалило телевидение и стало меня снимать, со злости покусился на собственную жизнь, впрочем, неудачно, потому что не намылил веревки и выскользнул из петли. Остальная братва поделилась на две группы: одни не прочь были полоснуть меня по горлу, другие без зазрения совести лизали задницу. Немало было и наглых предложений руки и сердца, и каждый раз, возвращаясь с работы, я обнаруживал на своем матрасе в полной боеготовности какую-нибудь из своих соотечественниц.