Что случилось с Гарольдом Смитом? - Бен Стайнер Страница 2

Итак, я побрился, почистил ботинки, оделся с иголочки и вышел из дому.

Был летний солнечный день, и я в общем-то неплохо себя чувствовал.

Учитывая обстановку.

В последнее время я пребывал в трудной жизненной полосе. Мы потеряли массу заказов. Проморгали кучу шансов. С деньгами проблемы. Большие причем.

Еще от меня ушла жена. Забрала двух дочерей.

Я не был в обиде – сам виноват. Я не сделал ничего такого из ряда вон, но все же виноват. Конечно, я умолял о прощении, но в глубине души виноватым себя не чувствовал. Я прямо как золотая рыбка, беззвучно молил извини, извини, извини. Просто слово. Просто звук. И было мне от этого паршиво.

Ну и.

Я шел по грязным улицам северного Лондона к метро и говорил себе: все не так уж плохо. В каждой неприятности есть своя приятность, Винсент. Держи хвост выше. Сегодня ты можешь позволить себе радоваться жизни. Сколько лет прошло? Двенадцать? Верно. А точнее?

Двенадцать лет, три месяца, семь дней и шесть часов. И…

НАТУРА: У ТАБАЧНОЙ ЛАВКИ – ДЕНЬ

Винс мнется, затем открывает дверь…

Винсент Джон Смит: после двенадцати лет, трех месяцев, семи дней и шести часов перерыва ты выкуришь сигарету.

В табачную лавку.

Чувство вины, как двадцать пять лет назад, когда пятнадцатилетним подростком я покупал первую в жизни пачку. Краснел и трясся, прямо как сейчас. Ничего себе! Три фунта за пачку! Где они, старые добрые сигареты «Плейерз-10»? Аккуратные такие пачечки были. Сигаретки маленькие, четкие такие, прямо как я – это я так шутил. Ну да, говорил Уолтер, плотные. Может быть, может быть. И еще когда делаешь первую затяжку – у них был такой острый горьковатый привкус. Господи, как я любил курить.

И вот наконец они снова со мной.

Но никаких тебе «Плейерз-10» или даже «Плейерз-6» – по шесть моя бабушка покупала. Ну, взять, что ли, «Ротманз»? Десять или двадцать? Черт, двадцать. Мало ли что.

Купил, за дело, иду по улице, открываю пачку, вытаскиваю сигарету, засовываю в рот. Спички… Рука тянется к карману. Да нет же, какие спички? Ты что, забыл? Ты не курил уже двенадцать лет с гаком – откуда у тебя спички? Даем обратный ход: сигарету изо рта, пытаемся засунуть обратно в пачку, нервничаем, сигарета ломается, эту выбрасываем, ничего, еще девятнадцать. Возвращаюсь к киоску, покупаю спички. Пачку из кармана, сигарету из пачки и в рот, чиркаю спичкой о коробок, дрожащей рукой подношу горящую спичку к сигарете.

НАТУРА: УЛИЦА – ДЕНЬ

Дрожащей рукой Винс подносит горящую спичку к сигарете. Глубоко затягивается… и его скручивает ПРИСТУП КАШЛЯ.

Проходящая мимо СТАРАЯ ДАМА не знает: то ли помочь человеку, то ли обойти от греха.

Нет, не беспокойтесь, солнце мое, я в порядке. Я просто придурок.

Кстати, это и для вашего сведения. Я – придурок по жизни.

Но очень настырный придурок. Отважно выкуриваю вторую, третью, четвертую и пятую. По-прежнему такое ощущение, будто слюнявишь палочку бенгальского огня. Но я их укротил, и это неплохо, потому что на четвертой и пятой я уже трясусь в электричке восточного направления, в единственном вагоне для курящих: обтираюсь локтями с бывалыми курильщиками – они хрипят, лица желтые.

Шестая сигарета: выхожу из электрички.

Седьмая: иду по городку.

Гм. По-моему, денек задался. По крайней мере, судя по погоде. Солнце. Тепло. Туман не очень чтобы. Ветер с соленым привкусом моря.

В двенадцать пятьдесят три подхожу к пабу «Баронский Герб». Помню, помню такой. Мы как-то сюда заскакивали. Я тогда заказал пинту пива «Старый Бездельник», а она – джин с тоником. Мы с ней порой любили выпить.

Останавливаюсь и думаю: а не глотнуть ли пивка? Нет, не то.

Ага, знакомые ступеньки, за ними дорожка через поле.

На восьмой сигарете пересекаю поле. Запах дыма перемешивается с пряным ароматом лета и соленым ветром. Иду дальше.

Быстрее. Точно. Я помню. Конечно. Теперь я знаю, куда иду. И вот оно разворачивается: огромное.

Море.

Ну вот. Стою на краю. Прямо на краю.

Давненько закралась ко мне эта мысль – лет эдак двенадцать с гаком тому назад: если я пойму, что жизнь моя дает прощальный гудок, во мне поселилась смертельная болезнь, ну, не будем называть имен, лишь бы такая, чтобы верный каюк, ну, например, рак или еще что, – тогда бы, потрясенный этой новостью, я бы перво-наперво подумал…

Отлично. Снова можно курить.

Только вдумайтесь.

Девятая сигарета. Уф. Сигарета не радует. Смейся, Винс, смейся. Вдыхай дым, вдыхай. И в воду.

И мне не стыдно. И не страшно. Мне ничего.

В воду. В воду. Шлеп-шлеп. Ого – триста футов.

И еще я думал: уж если ты решил утопиться с головой, надо напоследок себя порадовать. Почему бы нет?

Нырнуть на триста футов! Уух! Вот это будет да! Ребята в Блэкпуле с их американскими горками и близко не стоят.

Так, прощальная сигарета, и пускай на вкус дерьмо. Десятая. Если бы пачка была на десять штук, была бы последняя. В следующий раз надо учесть. Стоп, ты что – шутишь? Вот сейчас? М-да, Винс, ты знаешь о себе меньше, чем кажется.

И вдруг, из ниоткуда, – мысль.

А что, если?…

…если я нырну и действительно возрадуюсь? Оказавшись между небом и землей, вернее, между небом и дном: уже не там, где чаек гнезда, но еще и не там, где ползают по дну пустотелые усоногие раки, странная мысль вдруг пронзит меня: «Как хорошо! А можно еще раз? Можно еще прокатиться?». Вдруг получится так прекрасно, что я снова почувствую вкус к жизни? Что, если так? И что тогда? Будет слишком поздно. И последняя мысль мелькнет в моей черепушке, прежде чем ее расколют усоногие раки: «О, нет».

Гм.

Я попятился.

Я все-таки пошел в паб «Баронский Герб» и заказал пинту пива.

И вы не представляете, как хороша, как сладостна была моя одиннадцатая сигарета, и радость жизни устаканилась во мне, и в голове какое-то приятное гудение, кружение. И покалывание в кончиках пальцев. Славно, так славно.