Путешествия по Европе - Билл Брайсон Страница 2

По моим ощущениям, чтобы достичь Кефлавика (так называется рейкьявикский аэропорт) нам понадобилось полторы недели. Еще полторы недели ушло на то, чтобы дотрястись по небесным ухабам до Люксембурга.

Этим рейсом летели, главным образом, хиппи, не считая двух менеджеров завода по переработке сельди, оккупировавших первый класс. Было такое чувство, что едешь в том же «Грейхаунде» на фестиваль фольклорной музыки. Длинноволосые юнцы то и дело принимались бренчать на своих гитарах и мандолинах, пускали по кругу бутылки с вином и активно знакомились со своими соседками, которых явно намеревались пустить по кругу чуть позже, достигнув гостеприимных средиземноморских пляжей.

Честно говоря, собираясь в путешествие, я не раз предавался ночным фантазиям о предстоящем перелете, в которых моей соседкой по креслу всегда оказывалась рано созревшая красавица, отправленная отцом на лечение от нимфомании в тяжелой форме. В этих мечтах она обязательно поворачивалась ко мне где-нибудь над Атлантикой и говорила: «Простите, не затруднит ли вас устроить мне небольшой минет — просто так, чтобы скоротать время?»

Увы, в действительности моим соседом оказался прыщавый юнец в больших очках и целым арсеналом шариковых ручек в нагрудном кармане рубашки. На шее у него были огромные фурункулы, которые выглядели как свежие пулевые ранения и ужасно воняли какой-то лечебной дрянью. Большую часть полета он читал Священное писание, водя по строчкам кривым пальцем, довольно громко бормоча себе под нос и время от времени страстно вздыхая. Я приготовился к худшему. Не знаю, почему религиозные фанатики стремятся обратить в свою веру каждого, кто попадается им на пути, особенно меня, хотя я никогда не стараюсь заставить их болеть за свою любимую футбольную команду. Но факт есть факт: они никогда не упускают случая.

Где-то над Атлантическим океаном я заметил закатившуюся под переднее сиденье монету в 25 центов. Пришлось сложиться втрое и извернуться немыслимым образом, чтобы дотянуться кончиками пальцев и завладеть ею. Выпрямившись, я увидел, что сосед оторвался от Священного писания и смотрит на меня со зловещим блеском в глазах.

— Вы нашли путь к Христу? — спросил он.

Я показал ему подобранную монету и честно ответил:

— Нет, всего лишь четвертак.

Следующие шесть часов я старательно притворялся спящим, игнорируя его призывы позволить Христу въехать в мое сердце на постоянное место жительства. На самом деле я тайком от соседа разглядывал в иллюминаторе проплывавшую внизу Европу. До сих пор помню первое впечатление. Самолет вырвался из облаков, и под нами открылась волшебная картина — деревушки с колокольнями и прямоугольники зеленых полей, будто на ландшафт набросили лоскутное одеяло.

Когда летишь над Америкой, из окна самолета видны только бескрайние золотые поля размером с Бельгию, извилистые реки и словно начерченные простым карандашом по линейке шоссейные дороги. Кажется, стоит прищуриться — и можно увидеть Лос-Анджелес, даже находясь над Канзасом. Здесь же все было таким зеленым, таким ухоженным, таким компактным, таким аккуратным, таким… европейским. Я был в тот раз очарован. И до сих пор остаюсь.

Я ехал в Европу с желтым рюкзаком, настолько огромным, что, проходя таможню, готов был услышать вопрос: «Что будете декларировать? Сигареты? Алкогольные напитки? Дохлую лошадь?» Весь день я провел, сгибаясь под его тяжестью и бродя по старинным улочкам Люксембурга в будоражащем состоянии щенячьего восторга. Я как будто впервые вышел на улицу из дома. Все было другим: язык, деньги, машины и номера на них, хлеб, еда, газеты, парки, люди. Никогда раньше я не переходил через перекресток по «зебре», никогда не катался на трамвае, никогда не предполагал, что можно продавать хлеб, не разрезанный на ломтики (мне такое даже в голову не приходило), никогда не видел, чтобы в мясной лавке висели фазаны в перьях и неосвежеванные кролики, мне никогда не улыбались с подносов поросячьи головы. А главное — все люди были люксембуржцами. Не знаю, почему это так поражало меня, но так оно и было. Мне казалось странным, что вот тот человек — люксембуржец. И та девушка тоже. Они ничего не знают о нью-йоркских янки, никогда не бывали на бродвейской опере, они все из другого мира. Удивительно.

Днем, проходя по мосту Адольфа, перекинутому через ущелье, разрезающее город на две части, я встретил своего прыщавого соседа по самолетному креслу. Он тащился по направлению к центру города, так же согнувшись под тяжестью огромного рюкзака. Я приветствовал его как друга — в конце концов, из 300 миллионов людей в Европе он был единственным, кого я знал. Однако он не разделил моего энтузиазма.

— Вы нашли себе комнату? — спросил он мрачно.

— Нет.

— Я тоже ничего не могу найти. Везде все занято.

— В самом деле? — спросил я, ощутив легкую тревогу. Это могло быть серьезно. Мне никогда не приходилось ранее искать себе койку на ночь — я был уверен, что стоит мне появиться в каком-нибудь приглянувшемся маленьком отеле, как все устроится само собой.

— Грёбаный городишко, долбаный Люксембург! — пробурчал мой друг с неподобающей истому христианину злобой и побрел дальше.

Действительно, несколько занюханных гостиниц в районе центральной автостанции оказались забитыми до отказа. Я зашагал дальше, заглядывая по пути в различные кемпинги, мотели и ночлежки, но безуспешно, и вскоре — поскольку Люксембург компактен настолько же, насколько очарователен, — оказался на шоссе за городом. Не имея понятия, как найти выход из сложившегося положения, я импульсивно решил отправиться автостопом в Бельгию. Видимо, рассудил, что раз Бельгия больше, там все должно быть лучше. Я простоял на обочине один час и сорок минут с задранным большим пальцем, наблюдая, как мимо проносятся машины, как солнце садится за горизонт, и испытывал настоящее отчаяние. Надо было разрабатывать новый план, но мне ничего не приходило в голову — и тут рядом со мной затормозил побитый «Ситроен 2CV».

Я мигом сбросил с плеч свой рюкзак, но молодая пара на переднем сиденье так яростно о чем-то спорила, что я остановился. На мгновение мне показалось, что водитель просто случайно притормозил около меня, чтобы выбросить женщину из машины. Насмотревшись по телевизору фильмов Жан-Поля Бельмондо, я считал что европейцы всегда так поступают. Но женщина вдруг высунулась из машины, обожгла меня ненавидящим взглядом и приказала лезть на заднее сиденье, где я и пристроился среди груды обувных коробок, подтянув колени к подбородку.

Водитель был сама приветливость. Он хорошо говорил по-английски и сообщил мне, перекрикивая рев мотора, что работает коммивояжером по продаже обуви, а его жена — служащая в люксембургском банке, и что они живут на самой бельгийской границе, в Арлоне. Он поминутно оборачивался назад, чтобы расчистить мне побольше места среди коробок, но лучше бы не делал этого, потому что гнал со скоростью семьдесят миль в час по шоссе с оживленным движением, управляя одной рукой и практически не глядя на дорогу.

Каждые несколько секунд его жена пронзительно взвизгивала, что означало появление на дороге встречного грузовика, и тогда он на две-три секунды переключал внимание на дорогу, после чего вновь принимался за мое обустройство. Жена крыла его последними словами за такую манеру вождения, но он реагировал на ее яростные тирады как на милую болтовню и периодически бросал на меня заговорщицкие взгляды, будто мы оба состояли в Тайном обществе презрения к женским страхам, и теперь он был рад обрести единомышленника.