Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази Страница 2

Небо начало светлеть, однако обитательницы Монастыря Священной корзины так и не избавились от тревоги, как будто ночь все еще не закончилась. В отличие от других рассветов в это утро девушкам было не до священного разврата, напротив, в доме царила тишина, исполненная боли и скорби, ошеломления и ужаса. Это был траур. Свечи в то утро освещали не дионисийское упоение жизнью — они озаряли бессилие перед разнообразием масок смерти. Привычные стоны наслаждения, обыкновенно доносившиеся из каждой комнатки, сегодня уступили место приглушенному плачу и рыданиям.

Все женщины этого необычного лупанария провели ночь в бдении над останками Зельды. Ее зрелая красота, ее нежная кожа, гладкостью своей напоминавшая фарфор, теперь были только воспоминанием, которое трудно было примирить с грудой плоти, лежащей в гробу. Тело женщины, распростертое на постели, обнаружили вскоре после убийства. Проститутки — в ужасе, но без изумления — увидели труп без единого кусочка кожи. Других повреждений и ран на теле не наблюдалось. Платок, краешек которого торчал изо рта, свидетельствовал о смерти от удушья.

Зельда была уже третьей проституткой, погибшей за последние месяцы. Не было никаких сомнений, что над нею потрудился тот самый преступник, который с таким же мастерством сначала удушил две свои первые жертвы, а потом — без какой-либо иной цели помимо получения нездорового наслаждения — содрал с них кожу. Первая смерть породила в жрицах любви ужас, скорбь и сознание своей незащищенности. Все это было просто невообразимо: кровавое исключение из праздничных правил лупанария. Вторая смерть не только всех поразила и посеяла семена загадки и страха — она еще и отменила прежнее правило. Третья смерть превратила страх в панику, а исключение — в правило. Неожиданное сделалось мучительным ожиданием очередной смерти; убийцей мог оказаться кто угодно. Страх мешал женщинам подметить, что в преступлениях все-таки присутствовала некая логика: последовательность смертей была связана с возрастом убитых. Первая жертва была чуть старше второй, вторая — чуть старше третьей. Ни у кого не было ответа на вопрос о причинах убийств по той простой причине, что он даже не был сформулирован. В отношении личности убийцы никто не имел ни малейших предположений. Последних клиентов, которые воспользовались услугами погибших, сами женщины провожали до дверей Монастыря и, как и полагалось по правилам дома, вежливо прощались с ними на пороге. А значит, убийца мог проникнуть в комнаты проституток только тайком. Страх овладел не только Почитательницами, но и их клиентами. По мере того как черные вести разносились по городу, а количество смертей росло, число посетителей сокращалось, и в итоге не осталось почти никого. Мужчины опасались не только за свою жизнь, но еще и за свое доброе имя: взгляды всех жителей Майнца теперь были устремлены на Монастырь. Всех — за исключением городских властей, которые не проявляли особого интереса к убийствам. Напротив, можно было усмотреть в этом небрежении что-то от молчаливой снисходительности: жизнь кучки шлюх не заслуживает особого расследования. Вдобавок существовал риск, что следствие выявит сведения о постоянных визитах в лупанарий уж слишком властительных персон. Итак, поток посетителей иссякал; гостиные и спальни недавно столь веселого Монастыря Священной корзины теперь опустели, в них поселился незнакомый холод. Но одиночество вовсе не прибавило женщинам уверенности: оно просто оставило их наедине с молчаливой угрозой смерти. Несмотря на спокойствие и на все принятые после второго преступления меры предосторожности (двери и окна теперь закрывали ставнями и задвижками), неизвестный убийца и в третий раз тенью пробрался в Монастырь, бесшумно убил Зельду и столь же незаметно исчез. Страх давно уже вышел за стены лупанария: все жители Майнца знали о молчаливом присутствии кровавого убийцы. С наступлением ночи улицы сразу же пустели. Харчевни и другие бордели теперь запирали свои двери пораньше, а некоторые и не открывали вовсе. Стоило человеку услышать чью-то поступь за спиной, как он ускорял шаг и, не оборачиваясь, краем глаза пытался рассмотреть прохожего. Качающиеся тени от мертвенно-желтых фонарей на перекрестках усиливали впечатление близости убийцы. Страх подпитывался молчанием, а молчание — страхом. Никто не осмеливался говорить об убийствах из боязни подпасть под подозрение: любого мужчину, который прилюдно признался бы в своих тревогах по поводу Монастыря Священной корзины, могли принять за клиента этого заведения, а любого клиента — за преступника. Матери дрожали за своих дочерей, а дочери — за собственные жизни. Каждая ночь была как новый кошмар.