Наваждение - Барбара Гауди Страница 2

Силия работала на двух работах. По понедельникам и четвергам, с десяти до шести, она была занята в небольшом магазинчике, торговавшем видеодисками и видеокассетами и сдававшем их напрокат. Магазинчик назывался «Видео Тома». Его хозяином был веселый и беззаботный экс-чемпион по боксу по имени Джерри. (Томом звали его пса, который сдох еще лет десять назад.) Порой там бывало скучновато, но до дома было недалеко, и Джерри никогда ничего ей не говорил, если надо было поменять время работы, когда Рэчел пропускала школу из-за болезни или у нее не было уроков.

До прошлого сентября она работала еще и по пятницам, а потом — по совету одного посетителя — получила работу в мотеле «Каса Эрнандес» на бульваре Лэйкшор, где играла джаз и блюзы. Работала она там вечерами в пятницу и в субботу, с половины шестого до половины десятого, а после нее выступал Берни Силвер, который играл в мотеле аж с начала семидесятых.

Впервые в жизни она играла за деньги, а иногда ей даже давали чаевые. Раньше она всегда только аккомпанировала на рождественских богослужениях и подыгрывала подвыпившим певцам на вечеринках. Люди часто говорили ей, что, вздумай она когда-нибудь записать свой диск, они тут же бросятся его покупать, поэтому, отучившись два года в университете Йорка, она отказалась от заявленного (хотя никогда ее особенно не волновавшего) намерения стать социологом и вместо этого решила сосредоточиться на музыке. Но не успела она заняться этим всерьез, как выяснилось, что она беременна. Тогда ей шел только двадцать первый год. Она работала неполный рабочий день в «Валу-марте» [2]и жила в малюсенькой двухкомнатной квартирке с матерью, у которой стали так болеть колени, что ей пришлось урезать часы работы в «Итоне» [3], где она торговала в отделе женского белья.

Хуже всего было то, что такой оборот дела напророчила ей именно мать. Каждый раз, когда Силия поздно возвращалась домой с вечеринки, проведенной с друзьями, та читала ей лекции о контроле рождаемости, о пользе воздержания и о том, что воспитание ребенка матерью-одиночкой — это не фунт изюма, «можешь мне в этом поверить». Однажды, когда Силия била баклуши, полеживая на диване и покуривая сигарету, мать сказала:

— По части секса ты точно пошла в меня.

О том, что мать окажется права, не могло быть и речи, но эта проблема была не настолько важной, чтобы заставить Силию сделать аборт. Тем не менее она никак не могла определиться окончательно, тайно назначая и отменяя визиты к врачу в поликлинике в Паркдейле [4]. Потом как-то в пятницу поздно вечером, ближе к концу первого триместра, она вдруг представила, что родила что-то нечеловеческое, покрытое шерстью, и это все решило: она назначила визит к врачу на следующую среду.

— На этот раз, — пообещала она сестре в регистратуре, — я обязательно приду.

И она бы наверняка выполнила обещание, если бы в воскресенье, когда они вместе мыли посуду, у матери не случился обширный инсульт.

Силия никогда всерьез не верила, что инсульт матери стал наказанием за смертельное решение, которое она приняла двумя днями раньше. Это оказалось простым совпадением. Мать ее продержалась еще шесть с половиной месяцев. Три раза в день Силия ходила в больницу ее кормить. С неподдельным изумлением новорожденного ребенка мать ее смотрела, как она режет ножом еду, как подносит вилку к ее губам. При этом она знала, что нужно открывать рот и пережевывать пищу, но не более того. Ей постоянно надо было менять подгузники, и Силия делала это, приговаривая:

— Мне это надо знать, мам, это хорошо для меня, потому что так я получу очень нужный мне опыт.

Мать смотрела на нее заинтересованно, а когда слезы Силии капали ей на кожу, изо рта ее текли слюни.

Она умерла за день до рождения ребенка, поэтому похороны пришлось отложить, пока Силия не оправилась от родов. Оплакивали ее немногие. Из всей родни у матери остался только брат, который жил в Австралии, он прислал телеграмму с соболезнованиями. Отец Силии в счет, конечно, не шел. Он бросил их, когда ей было восемь лет, и уехал во Флориду с женщиной по имени Хэйзел Билз. Почти три года он звонил каждую субботу по вечерам и присылал им с матерью подарки на Рождество и дни рождения, хорошие подарки — кашемировые шарфики, нефритовые браслеты, белые кожаные ремни, — все их наверняка выбирала Хэйзел Билз, но мать по этому поводу особенно не переживала.

— Деньги-то все равно его, — говорила она иногда.

Тогда он еще торговал краской, но потом потерял работу и вообще исчез из их жизни, причем настолько решительно, что, хотя Силия знала, что теперь он живет в Форт Лаудердэйл [5], и мать ее всегда верила, что он на коленях приползет к ним обратно, ее пугала уже сама мысль о разговоре с ним, и даже ради памяти матери она не смогла заставить себя найти номер его телефона, чтобы рассказать ему об этой печальной новости, которая, как она подозревала, его бы особенно не расстроила. Как бы то ни было, небольшая часовня была заполнена лишь наполовину — там собрались человек тридцать, некоторые из них пытались утешить Силию, говоря, что чувства, которые она испытывала к матери, теперь будут перенесены на дочь. Силия отвечала, что сама так не думает. Она никому не говорила о том, что мысль о возможности наложения образа матери на образ дочери уже приходила ей на ум — когда она рожала, а потом еще раз, но лишь на пару секунд, — когда она увидела голубые глаза ребенка.

У них была машина — двенадцатилетняя двухдверная «тойота-терсел» с кое-где порванными сиденьями из кожзаменителя, без магнитолы и с разбитой со стороны пассажира дверцей. Чтобы влезть в машину и вылезти из нее, Рэчел приходилось перелезать через сиденье водителя и рукоятку коробки передач. Но в машине — какое счастье! — был кондиционер. Мика, который мог себе позволить иметь кондиционер и в квартире, говорил, что Хэппи и Осмо больше нравится свежий воздух, причем на деле это означало, что свежий воздух был больше по душе ему самому. Мама как-то сказала ей, что Мика иногда говорит от имени своих собак, чтобы ему проще было сформулировать мысль, но Рэчел и сама еще раньше обратила на это внимание. Вчера, когда мама вернулась из парикмахерской с коротко остриженными волосами, пряди которых торчали во все стороны, она спросила Мику, нравится ли ему такая прическа. Он взглянул на собак и потом ответил: