Девушки из Шанхая - Лиза Си Страница 2

— Ты и гроша не стоишь, — резко говорит мне папа. — Даже не знаю, как мне…

— Пап, не придирайся к Перл! Тебе повезло, что у тебя такая дочь. А мне еще больше повезло, что она моя сестра.

Мы поворачиваемся к Мэй. В этом вся она. Когда она говорит, все слушают ее. Когда она входит в комнату, все на нее смотрят. Ее любят все — наши родители, работающие на отца рикши, миссионеры, которые учат нас в школах, художники, революционеры и иностранцы, с которыми мы познакомились в последние годы.

— Вам интересно, чем я сегодня занималась? — спрашивает Мэй. Требовательность в ее голосе так легка, что подобна ветерку от птичьих крыл.

— Я посмотрела кино в «Метрополе», а потом отправилась на авеню Жоффр купить себе туфли, — продолжает она. — А оттуда уже рукой подать до магазина мадам Гарне в отеле «Катай», где меня ждет новое платье. — В голосе Мэй сквозит упрек. — Она сказала, что не отдаст платье, пока ты не зайдешь сам.

— Девушке не требуется новое платье каждую неделю, — мягко говорит мама. — Бери пример с сестры. Дракон не нуждается во всех этих рюшах, кружевах и бантах. Перл слишком практична для подобных вещей.

— У папы же хватает денег, — парирует Мэй.

Отец сжимает зубы. В словах ли Мэй причина, или он снова собирается напасть на меня? Он открывает рот, собираясь что-то сказать, но сестра опережает его:

— Сейчас только седьмой месяц, а жара уже стоит невыносимая. Папа, когда ты отправишь нас в Куньмин? Ты же не хочешь, чтобы мы с мамой заболели? Летом в городе так неприятно, горы в это время гораздо лучше.

Мэй благоразумно не упоминает меня. Я предпочитаю оставаться в тени. На самом деле ее болтовня имеет целью отвлечь родителей. Наши взгляды встречаются, сестра почти неуловимо кивает и вскакивает:

— Пойдем, Перл. Пора собираться.

Я отодвигаю стул, радуясь, что избежала отцовских поучений.

— Нет!

Папа ударяет кулаком по столу так, что звенит посуда. Мама вздрагивает от неожиданности. Я замираю на месте. Наши соседи преклоняются перед отцовской деловой хваткой. Он воплощает в себе все то, о чем могут мечтать шанхайцы и приезжие из тех, что слетаются сюда со всего мира попытать счастья. Он начал с нуля, а теперь он и члены его семьи — важные птицы. Еще до моего рождения он открыл в Кантоне контору по прокату рикш, причем сам был не владельцем, а подрядчиком — он нанимал рикш за семьдесят центов в день, отдавал внаем младшему подрядчику за девяносто центов в день, а клиенты брали их за доллар в день. Скопив достаточную сумму, он перевез нас в Шанхай и открыл там свою собственную контору. «Здесь больше возможностей», — частенько повторял он вместе с сотнями тысяч других шанхайцев. Папа никогда не рассказывал нам о том, как он разбогател или как он воспользовался открывшимися перед ним возможностями, а я не осмеливаюсь его расспрашивать. Здесь даже ближайшим родственникам не принято задавать вопросы о прошлом — люди приезжают в Шанхай потому, что хотят от чего-то сбежать или же потому, что им есть что скрывать.

Мэй все это безразлично. Я смотрю на нее и в точности знаю, что она хотела бы сказать: «Я не хочу слышать, что тебе не нравятся наши прически, не хочу слышать, что тебе не нравится, как мы оголяем руки или чрезмерно демонстрируем окружающим свои ноги. Нет, мы не хотим устроиться на „нормальную полноценную работу“. Ты, конечно, мой отец, но шум, который ты устраиваешь, показывает, что ты — слабак, и я не желаю тебя слушать». Вместо этого она склоняет голову набок и смотрит на отца так, что он не может перед ней устоять. Она выучилась этому фокусу еще в младенчестве и с возрастом довела его до совершенства. Мягкость и непринужденность ее повадки обезоруживает любого. Она слегка улыбается. Похлопывает отца по плечу, и его взгляд притягивают ее ногти, которые, как и у меня, окрашены бальзаминовым соком в ярко-алый цвет. Даже между членами семьи прикосновения хотя и не совсем запрещены, все же не приняты. В порядочных семьях не целуются, не обнимаются и не похлопывают друг друга. Поэтому Мэй точно знает, что делает, когда прикасается к отцу. Пользуясь его замешательством и смущением, она быстро отходит, и я спешу за ней. Мы делаем несколько шагов, но папа окликает нас:

— Не уходите, пожалуйста.

Мэй, как обычно, смеется в ответ:

— Мы работаем вечером. Не ждите нас.

Я поднимаюсь за ней по лестнице, а вслед нам несутся звуки родительских голосов, сливаясь в единую неодобрительную песнь. Мама ведет мелодию: «Жаль мне ваших мужей: „Мне нужны туфли“, „Хочу новое платье“, „Купи нам билеты в оперу“». Папа своим низким голосом ведет басовую партию: «Вернитесь. Пожалуйста, вернитесь. Мне надо вам кое-что сказать». Мэй не обращает на них внимания, я пытаюсь ей в этом подражать, восхищаясь тем, как она игнорирует их требования. В этом мы не похожи, как и во многом другом.

Если речь идет о сестрах — или братьях, — сравнения неизбежны. Мы с Мэй родились в деревне Иньбо, расположенной менее чем в полудне ходьбы от Кантона. У нас всего три года разницы, но сложно представить себе двух более непохожих людей. Она хохотушка — меня же часто упрекают в излишней мрачности. Она маленького роста и очаровательно пухленькая — я высокая и худая. Мэй недавно окончила школу и не читает ничего, кроме светской хроники в газетах, — я пять недель назад окончила колледж.

Первым моим языком был тайшаньский диалект, сэйяп, — на нем говорят в четырех областях провинции Гуандун, где жили наши предки. С пяти лет со мной занимались американские и английские учителя, поэтому мой английский близок к идеалу. Я считаю, что свободно говорю на четырех языках — на британском и американском английском, на диалекте сэйяп (одном из множества кантонских диалектов) и на уском диалекте (своеобразной версии путунхуа, на которой говорят в Шанхае). Я живу в космополитическом городе и потому использую английские названия таких китайских городов, как Кантон, Чунцин и Юньнань. Наши традиционные платья я называю кантонским словом чонсам, а не чаншань на путунхуа; то, что американцы называют «кузов», я на британский манер зову багажником; говоря об иностранцах, я зову их то фаньгуйцзы — «заморские черти» на путунхуа, то кантонским ло фань — «белые черти»; а Мэй я называю по-кантонски моймой — «младшая сестра», а не мэймэй на путунхуа. Моей сестре языки не даются. Мы переехали в Шанхай, когда она была еще совсем маленькой, и она так и не продвинулась в сэйяпе дальше нескольких названий блюд. Мэй говорит только по-английски и на уском диалекте. Между путунхуа и сэйяпом примерно столько же общего, сколько между английским и немецким, — родство чувствуется, но взаимопонимания нет.

Благодаря этому мы с родителями иногда пользуемся тем, что Мэй нас не понимает, и говорим на сэйяпе, чтобы подразнить ее.

Мама утверждает, что мы с Мэй не могли бы изменить свою сущность, даже если бы захотели. Считается, что Мэй присущи благодушие и безмятежность Овцы, в год которой она родилась. Овца — это самый женственный из всех знаков, говорит мама. Овца элегантна, талантлива и сострадательна. Овце нужен кто-то, кто будет о ней заботиться и обеспечивать пропитанием, одеждой и крышей над головой. Однако Овцы порой склонны буквально душить близких своей любовью. Благодаря доброму сердцу и миролюбивости Овцы ей всегда будет сопутствовать удача, но — и мама считает, что это очень важное «но», — иногда Овца склонна думать только о себе и своем удобстве.