Тополь берлинский - Анне Биркефельдт Рагде Страница 2

К такому зрелищу он не был готов, хотя отец и предупредил, что сын не просто повесился. Отец, видимо, представлял себе веревку, перекинутую через балку, опрокинутый стул, тело, медленно раскачивающееся вокруг своей оси или висящее неподвижно. Классический сценарий, все видели такое в кино, во всех подробностях — за исключением испражнений, стекающих по брюкам в лужицу на полу. В этот раз все было не так, парень не болтался свободно и высоко. Он стоял на четвереньках в кровати, в одних бордовых трусах. Веревка была привязана к спинке кровати и тянулась сзади к его шее. Лицо белое, глаза широко открыты, сухой язык распух во рту. Пристав закрыл за собой дверь и сказал:

— Он же мог в любой момент передумать и остановиться.

Маргидо кивнул, не отрывая взгляда от трупа.

— Давно вы в этой профессии? — спросил пристав.

— Скоро уже тридцать лет.

— Видели что-нибудь подобное?

— Да.

— Хуже?

— Может быть, девчонка в дверном проеме. До пола было слишком близко, и она прижала колени к груди.

— Какой ужас! Вот так сила воли.

— Да, воля к смерти. Не видят другого выхода. Бедняги слишком юны, чтобы разглядеть другой выход.

Он наврал приставу, такого самоубийства он еще не видел, но ему пришлось продемонстрировать безучастное спокойствие, ему было проще работать, когда его оставляли в покое и относились к нему сугубо как к эксперту в своем деле. Да, от него частенько ожидали большей профессиональной отстраненности, чем даже, например, от полицейского. Видимо, считалось, что, раз он сталкивается со смертью ежедневно, она его уже не трогает. Несколько раз он собирал части тела с асфальта после аварий вместе с врачами и полицейскими, остальным потом требовалась помощь психолога, а ему — нет.

Он рассмотрел мальчика. Хотя зрелище было жутким, его поражало и завораживало, как это парень просто наклонился вперед в кровати, стоя на коленях так, что веревка пережала сонную артерию, и ждал пока в глазах не потемнеет. А когда начало темнеть — сперва поплыли красные круги, — он не выставил руки вперед, не облокотился на матрас и не выпрямился. Нет. Он смог продолжить. Он решился.

— Я читал о подобной сексуальной игре, — прошептал пристав и тяжело переступил с ноги на ногу.

Маргидо быстро взглянул на него, потом на труп.

— Вы это о чем?

— О том, что люди удавливаются чуть ли не до смерти, а потом…

— На нем же трусы.

— Да, вы правы. Я просто подумал… Ведь как все продуманно. Никакого подозрения на… убийство. Он и записку оставил. Всего несколько слов с просьбой о прощении. Родители были в гостях у молодоженов. Парень знал, что у него есть несколько часов. Вообще-то он тоже собирался в гости. Он их младший сын. У них две дочери: одна учится какой-то ненужной ерунде в Трондхейме, а старшая, по счастью, вышла замуж на одном из хуторов. Но вот этот… Ингве, он еще жил с родителями, не знал, чем заняться. Я часто видел его на велосипеде с биноклем через плечо, он наблюдал за птицами, огромным количеством всяких разных птиц, которые делают здесь остановку, ну, вы знаете. Очевидно, отец был недоволен птичьими интересами сына, учитывая, сколько дел всегда на хуторе… Хотя они и не собирались передавать хозяйство Ингве. Но удавиться, на коленях! Это совершенно ненормальная смерть и…

Маргидо принес из машины мешок. «Скорая» еще не приехала. Врач сидела на кухне вместе с родителями. На обратном пути, проходя мимо кухонной двери, Маргидо услышал голоса. Немногословные фразы с большими паузами. Врач зашла в спальню сразу за ним. Закрыла за собой дверь.

— Сейчас перережем, — сказал пристав. Врач одолжила у хозяев ножницы с оранжевыми кольцами и протянула их приставу. Он разрезал веревку. — Остальное вы доделаете завтра? В морге?

— Конечно, — ответил Маргидо.

— Да уж, этому пациенту я ничем не смогу помочь, — заметила врач.

Маргидо ужаснулся черствому врачебному комментарию. Все-таки она женщина, пусть и врач. А говорит, будто ежедневно наблюдает молодых ребят на коленях, покончивших с собой в собственной постели. Когда она вернулась на кухню, он вздохнул с облегчением.

Он услышал, как на двор въехала «скорая»; вышел в коридор, поймал взгляд шофера и кивнул. Маргидо хотел засунуть труп в «скорую», пока не вышли родители. Так лучше. Больше похоже на несчастный случай, за который никто не отвечает.

— Лучше было бы сразу привести его в порядок. Чудовищно отправлять его в таком виде, с веревкой на шее, — тихо сказал Маргидо.

— Так всегда с самоубийцами, — ответил пристав. — Даже если смерть чистая.

Врачи «скорой» водрузили носилки на место и прикрыли их черным полиэтиленом. Двое молодых мужчин. Ненамного старше парня, стоявшего на коленях в кровати. Они натянули по паре одноразовых перчаток, схватили парня под мышки и за ноги, тихо досчитали до трех и мгновенно уложили труп на носилки, потом расправили полиэтилен и крепко прижали его. Пустой перепачканный матрас выглядел ужасно.

— Я принес мешок для мусора, — сказал Маргидо. — Можно мне хотя бы простыню снять? Чтобы родители не видели.

— Да, пожалуйста, — отозвался пристав.

Он успел свернуть еще и одеяло и прикрыть им большое мокрое пятно на матрасе до прихода матери. Матрас он все равно выкинет, как и положено, но чем больше увидят родственники, тем сложнее ему будет потом их успокаивать. Часто именно детали заставляют родственников наконец осознать трагедию и доводят их до истерики; это может быть все что угодно: недопитая чашка чая на прикроватном столике, испачканный мишка на полу или термос и коробочка с бутербродами, которую отдают родне после несчастного случая на производстве.

— Что вы с ним сделали? — вскричала мать. — Запаковали в полиэтилен? Но он же не может… он не может там дышать! Дайте посмотреть на него!

— Это запрещено, — отрезал пристав. — Но завтра, когда Маргидо все…

— Нет! Сейчас!

— Сначала я должен его прибрать, — сказал Маргидо.

Мать бросилась к ребенку и стала копошиться в черном полиэтилене. Сейчас бы появиться ее мужу. Но он не появлялся. Пришлось водителю «скорой» обхватить ее за плечи и крепко держать.

— Успокойтесь, сейчас мы…

— ОН НЕ МОЖЕТ ДЫШАТЬ! ИНГВЕ! Мой мальчик…

Наконец-то пришел муж. Он обнял рыдающую женщину, а сам отсутствующим взглядом смотрел на блестящий черный сверток поверх носилок, в котором лежал его единственный сын. Казалось, будто зрелище притягивало все силы в комнате, и самое ужасное, что бывший ее обитатель, запакованный таким образом, сделался больше и значительнее, чем когда-либо при жизни.

— Но почему?.. — спросил отец. — Я думал, мы увидим его перед отъездом. Не знал, что… Я думал, Маргидо…

— Его придется вскрывать, — сказал пристав, глядя в пол. — Это обычная процедура при самоубийствах.