В тот год я выучил английский - Жан-Франсуа Дюваль Страница 2
В тот год я выучил английский - Жан-Франсуа Дюваль читать онлайн бесплатно
План Кембриджа врезался мне в память. По крайней мере, такой, каким город был в те времена. Я больше никогда туда не возвращался, несмотря на то, что пообещал себе прожить там всю жизнь или хотя бы наведываться туда всякий раз, когда у меня заноет сердце. Я жил на северо-восточной окраине. Чтобы добраться до центра, я всегда начинал спускаться по главной улице в направлении юго-запада, проходя мимо магазина Marks & Spencer. На середине пути, по левую сторону, стоял кинотеатр, где показывали только что выпущенную Диснеем «Книгу джунглей». Я купил билет, и мне ужасно понравилось, потому что не видел диснеевских фильмов с трех лет. Затем был фильм «Блики в золотом глазу» с Элизабет Тэйлор и «Комедианты» по роману Грэма Грина. Сначала я часто ходил в кино, все как обычно начинается с игры воображения. Чуть ниже по улице можно было зайти в «Версити», греческий ресторанчик, где я бывал очень часто, после того как познакомился с Симоном, а затем с Мэйбилин. Дальше, направо, ближе к центру кофейня «Уимпи», где я обычно довольствовался только чаем. В двух минутах ходьбы начинается Грин-стрит. Она вела на рыночную площадь с ее субботним блошиным рынком. Мы любили там шататься, я и Майк; солнце отражалось в ящиках, полных всевозможными альбомами современных поп-звезд и таких старых идолов рок-н-ролла, как Эдди Кокрэн и Джин Винсент. На углу рыночной площади стоял еще один кинотеатр, я не помню названия, но около него, когда шел фильм «Вдали от безумной толпы» с Джулией Кристи, стояла длинная очередь: мужчины в смокингах и бабочках, женщины в длинных платьях, огромный хвост растянулся на целый квартал. Не меньшая очередь выстроилась перед показом фильма «Камелот и рыцари Круглого стола». На другой стороне площади, на улице, уходящей в сторону, находился притон для рокеров «Красная корова», и где, мне кажется, однажды вечером я слышал Алексиса Корнера и Джона Мэйолла. Затем вереница колледжей вдоль реки Кэм, впечатляющий Королевский колледж, мой любимый, с широким четырехугольным газоном во внутреннем дворе, обрамляющим часовню, чьи крытые галереи вели к реке и ее берегам, покрытым плакучими ивами, куда приходили влюбленные, растягивались на траве и целовались после зубрежки Чессера.
Первое время я порой встречал Гарри в «Критерионе». Он наголову возвышался в шумной толпе, тонувшей в гаме паба, смехе, болтовне и пивных заказах. Его жесткие волосы, подстриженные ежиком, сильно отличались от моды тех лет. У него были сверлящие серые глаза с металлическим отблеском; когда внезапно сталкивался с ним взглядом, то его глаза полностью опровергали кажущийся грубый и поверхностный образ. Его глаза ломали все представления о нем, светились железной волей, и тут же становилось ясно, что о Гарри толком никто ничего не знает. В его взгляде читалось, что Гарри знал, что не похож на самого себя.
За два года этот здоровяк значительно потолстеет, но уже тогда по его виду можно было об этом догадаться. Он говорил по-английски с сильным немецким акцентом, от громкого голоса гремели деревянные панели и гудела барная стойка из красного дерева, порой лицо озарялось детской радостью, когда в паб заходил кто-нибудь знакомый. А когда в дверях появлялась какая-нибудь девушка, будь то Доминик, Тина или Бриджит, всегда притаскивающая с собой друга, Гарри доставал из бумажника, который никогда не покидал его куртки, деньги и настойчиво требовал у бармена напитки для всех. Я не знаю, была ли эта щедрость проявлением умения жить на полную катушку или юношеским максимализмом, а возможно, просто это был его способ покупать друзей. Жизнь подбрасывала удобные случаи. Бриджит искала для подруги, приезжающей в пятницу из Лондона, место, где можно было бы переночевать. Каждый из нас понимал, что если удастся воспользоваться случаем, то продолжение может стать прекрасным. Но ни у кого из нас так ничего и не получилось.
В любом пабе, когда тот или иной тип у барной стойки, крепко сжав, поднимал огромную пинту пива, вокруг воцарялась тишина, все понимали, что должно что-то произойти, атмосфера накалялась, и раздавался голос, сильный и охрипший, в котором заключалось все прошлое Британии, серьезный, напряженный, великолепный голос, звучащий как грохот волн, разбивающихся о рифы, как море, которое борется с ветрами. Я не знаю, можно ли до сих пор увидеть подобное в пабах Англии или Ирландии. Но тогда мы все пропитывались солью и брызгами. И как только прекрасная песнь замирала и голос стихал, наступало ощущение огромной пустоты, а затем возобновлялся шум и гам, и я пробирался сквозь толпу за новыми пинтами пива для Майка и меня, чтобы залить терзания наших восемнадцати лет.
Когда я только появился в начале года в Кембридже, я никого не знал. Но я сказал себе, что если взять за правило каждый день с кем-то знакомиться, то за короткое время можно обзавестись огромным количеством друзей. Железное математическое решение — но для такого, как я, это было не так просто. Когда шесть месяцев спустя я покидал Кембридж, пообещал себе продолжать в том же духе. Но у меня больше не получалось. Я смог продать душу дьяволу один-единственный раз. Я прожил так короткий отрезок жизни, но был счастлив, возможно, именно потому, что время у меня было ограничено. У меня были четкие рамки, в которых я мог заново сложиться, придать себе новую форму, да и просто предстать в лучшем свете. В этих стесненных обстоятельствах нужно было либо что-то сделать, либо подохнуть. Там я поднялся до своих вершин, после чего опустился на самый низ. В Кембридже я стал другим, таким, каким никогда не был раньше, каким мне случалось любоваться: этот другой просуществовал всего-навсего несколько недель, а затем исчез. Возможно, до сих пор кто-нибудь вспоминает о нем, а кто-то даже ему завидует.
Listen to that tune [7]. В тот момент, когда он это говорил, все знали, что Майк уже наигрывает что-то на гитаре. Это было подобно удачному улову, который плескался в воде, а затем трепыхался на удочке, подобно слепящей серебряной вспышке, столь сверкающей, что невозможно было поверить своим глазам. Чудесная добыча! Мы все смотрели, как Майк, словно проявляя пленку или выуживая рыбу, доносит до нас мелодию. Каждый раз, дрожа, она разрезала воздух, поражала навсегда, и Майк вносил ее вместе с другими в свой репертуар. Священная торба, наполненная трепетом. Когда я начал писать этот текст, хотел вернуть именно эти ощущения. «Listen to that tune. What do you think about that?» [8]2 — спросил он, устремив взгляд на невидимую мелодию; простые и блюзовые рифмы расцветали на его губах, пальцы перебирали струны, заставляя их хлопать, а ладонь четко постукивала по гитаре, чтобы добиться ритма, как будто мы с ним были Гек Финн и Том Сойер или как будто он был старым негром, сидящим на корточках на плавучем доке на берегу Миссисипи и горланящим свою правду потоку.
Майк говорил, что музыка может быть великим оружием — great weapon, — что она может изменить мир, разрушить расовые барьеры, перемешать народы, свалить стены, Иерихонскую и однажды, почему бы и нет, даже Берлинскую. Это мне показалось странным. Мы находились в самом разгаре «холодной войны». Годы тотального охлаждения. Этой cold war было пропитано все, не только политика и общество, но и сердца и чувства. Беккет был в вечном ожидании Годо [9], Бертран Рассел создал свой трибунал для обвинения преступлений войны во Вьетнаме [10], Сартр был повсюду известен как автор «Стены» и «Тошноты». В театре играли «За закрытыми дверями» [11], ад, по-прежнему, — это другие. В начале шестидесятых годов единственной лазейкой, потрясающей революционной силой для меня и всей молодежи, для тех, кому было четырнадцать-пятнадцать, был рок. Когда я впервые услышал, как Литл Ричард вопил «Му soul» на пластинке в 33 оборота, это был взрыв. Если бы я мог, зашил бы эту музыку в свою плоть, как Паскаль в свои одежды огонь и ночь его божественного открытия.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments