Мистер Вертиго - Пол Остер Страница 2

Мы вышли из вагона и пошли по заполненному людьми перрону.

— Хочу есть, — сказал я, дергая мастера за пальто. — Если не накормите, сдам первому же легавому.

— А куда ты дел яблоко, которое я тебе дал? — сказал он.

— Улетело в окошко.

— Та-ак. Значит, яблоко не считается? А как насчет бутерброда с ветчиной? Или, например, жареной куриной ножки, или пакета с пончиками?

— Там же. Вы же, конечно, не думали, что я схаваю вашу жрачку?

— Ну почему же? Кто не будет есть, молодой человек, тот весь сморщится и умрет.

— А-а, по крайней мере, не сразу. А вот когда яд, то укусишь раз и привет.

Впервые с момента нашей встречи мастер Иегуда улыбнулся. И если не ошибаюсь, то, по-моему, даже позволил себе засмеяться.

— Иными словами, ты мне не доверяешь?

— Да уж, черт побери. С какой стати мне вам доверять?

— Ладно, паршивец, расслабься, — сказал мастер Иегуда, ласково потрепав меня по плечу. — Ты еще не забыл, что ты мой талон на кормежку? Я тебя и пальцем не трону.

Другого ответа я и не ждал и вовсе не собирался за здорово живешь глотать сахарную водичку. Но мастер полез в карман, достал новенький, крепкий доллар и вложил мне в ладонь.

— Видишь вон там ресторанчик? — сказал он, показывая на домишко, который стоял в центре посреди станционных зданий. — Иди пообедай, ешь, сколько влезет. Я подожду тебя здесь.

— А вы? Вы что, совсем не едите, что ли?

— Обо мне не беспокойся, — ответил мастер Иегуда. — Мой желудок сам знает, когда и что нужно. — Я уже повернулся, чтобы идти, а он добавил: — Один небольшой совет, шпенек ты несчастный. На случай, если ты решил удрать, то сейчас как раз самое время. О долларе не беспокойся. Это — тебе, за причиненные неудобства.

В ресторанчик я вошел один, несколько успокоенный последними словами. Будь у него на мой счет и впрямь злодейские планы, зачем бы он сам давал мне возможность бежать? Я сел к стойке, заказал говядину по-ирландски и бутылку сарсапарильи. Официант в мгновение ока метнул передо мной тарелку, где была целая гора вареной копчухи с вареной капустой. Таких порций я в жизни не видел — это был стадион в Сент-Луисе, не меньше, но я смёл все до единой крошки и еще съел два куска хлеба, а потом запил второй бутылкой воды. Ничто не может сравниться с тем блаженным чувством уверенности, которое разлилось волной, когда я потом отдыхал за липкой заляпанной стойкой вокзального ресторана. Набив живот, я показался себе неуязвимым, и никакие беды были мне не страшны. Венцом всему было мгновение, когда мне предъявили счет, а я достал из кармана доллар. Я проел всего сорок пять центов, и, даже с вычетом пятака, который я швырнул официанту на чай, у меня было четыре монеты. Сейчас кажется, будто немного, но тогда полдоллара были для меня целое состояние. Это и есть мой шанс, сказал я себе тогда, сползая с высокого табурета и окидывая зал одним молниеносным взглядом. Можно вышмыгнуть в боковую дверь, и этот в черном никогда не узнает, от кого получил по башке. Ничего подобного я, однако, не предпринял, я сделал другой выбор, который переменил все течение моей жизни раз и навсегда. Вместо этого я пошел к поджидавшему мастеру, потому что тот пообещал сделать из меня миллионера. Такова оказалась сила тех пятидесяти центов: я решил рискнуть — мало ли, он не врет.

Потом мы сели в другой поезд, потом в третий и в тот же день, часам примерно к семи, попали туда, где находилась конечная цель нашего путешествия, крошечный городишко под названием Сибола. В течение дня, как и утром, мастер Иегуда со мной почти не разговаривал. Я успел немного с ним освоиться и в конце концов даже перестал пытаться угадывать, что он сделает и когда. Едва я решал, будто понял, и выстраивал очередную схему, как мастер мгновенно ее опровергал, поступив совершенно противоположным образом.

— Можешь называть меня «мастер Иегуда», — сказал он, впервые назвавшись. — Если хочешь, для краткости просто «мастер». Но никогда и ни при каких обстоятельствах не называй меня просто Иегудой. Все понятно?

— Сами себя так прозвали, — сказал я, — или родители нарекли?

— Нареченное мое имя тебе знать ни к чему. «Мастера Иегуды» вполне достаточно.

— Да ладно вам, как хотите. Ну, а меня зовут Уолтер. Уолтер Клерборн Роули. Для краткости можно просто Уолт.

— Мне можно называть тебя как угодно. Захочу «червяком», буду звать «червяком». Захочу «свиньей», будешь откликаться и на «свинью». Понял?

— Эй, черт, мистер! Не понял, с какой стати?

— К тому же я не терплю ни лжи, ни притворства. Ни лени, ни жалоб, ни заявлений вроде того, что ты будто бы передумал. Приспособишься — станешь самым счастливым мальчишкой на свете.

— Ясное дело. Кабы безногому да ноги, писал бы стоя.

— Сынок, о тебе мне известно все. Морочить голову лучше и не пытайся. Знаю, что в семнадцатом твой отец погиб в Бельгии при газовой атаке. Знаю про мать — и как она за паршивый доллар выделывала черт знает что у вас в Восточном районе, и как четыре с половиной года назад дурак полицейский выстрелил из револьвера и снес ей полголовы. Конечно, малыш, не думай, будто мне тебя вовсе не жалко, только о вранье со мной лучше забудь.

— О'кей, мистер Умник. Но коли вы и сами все знаете, чего ж болтать о том, что и так всем известно?

— Того ж. «Того ж», что ты так и не поверил ни единому моему слову. Разговоры о полетах, это, по-твоему, так себе, ерунда, чушь собачья. Уолт, тебя ждет большая работа, какой ты никогда и не нюхал, и ты будешь долго мечтать только о том, как бы удрать, однако если у тебя хватит сил, если ты мне поверишь, то не пройдет и трех лет — полетишь. Клянусь. Ты поднимешься над землей и взлетишь в воздух, как птица.

— Вы, мистер, часом не забыли, что я из Миссури? У нас там сказкам не верят.

— Мы теперь не в Миссури, мой юный друг. Мы в Канзасе. Такой плоской унылой пустыни ты еще в жизни не видел. Когда в тысяча пятьсот сороковом году Коронадо пришел сюда искать золото индейцев, у него половина людей сошли от тоски с ума. Здесь не поймешь, где находишься. Здесь ни гор, ни деревьев, ни даже ям на дороге. Канзасская степь ровная, чистая, как смерть, и когда ты пообживешься, то и сам поймешь: сбежать отсюда можно только вверх, только в небо, оно здесь тебе одно и друг, и помощник.

Когда поезд въехал под крышу вокзала, было уже темно и я не сумел проверить, насколько описание моего нового дома соответствует действительности. Сибола, какой я ее помню в те времена, была как две капли воды похожа на все прочие захолустные городишки. Но поскольку в свои девять лет я не имел ни малейшего представления, какими они должны быть, то отметил лишь, что ночь в Канзасе немного холоднее и немного темнее, чем в Сент-Луисе. Для меня было новое все: и незнакомые запахи, и чужие звезды на небе. Если бы мне сказали, что я попал в Изумрудный город, наверное, я чувствовал бы себя точно так же.