Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов Страница 2

«Говорит и показывает Москва», — прозвучал голос доктора Кириллова. Вслед за ним раздались тяжелые скорбные звуки симфонического оркестра.

И перед нами стало разворачиваться запретное для детских глаз действо. Лафет, на котором был гроб, медленно полз по древней брусчатке Красной площади, которая видела столько смертей, что если бы все покойники появились на ней разом, то навряд ли поместились бы там. Заливаясь нервным алым румянцем, я жадно впитывал атмосферу происходящего на экране. В какой-то момент я вдруг с ужасом осознал, что нечто подобное когда-нибудь произойдет с каждым из тех, кто был рядом со мной в физкультурном зале. И с каждым, кто был за его стенами. И что прямо сейчас по планете маршируют тысячи и тысячи людей, провожая в последний путь мертвецов, чтобы со временем встать на их место. Все мы, и даже те, кто еще не родился на этом свете, стоим в очереди к собственной яме. Секунду спустя мои глаза наполнились слезами. И в тот же миг великая Страна Советов взвыла тысячами гудков, сливающимися в единый протяжный стон, будто оплакивая бренность человеческого бытия.

В ту ночь Тёма Антонов уснул раньше обычного, не в силах больше переживать это тяжелое открытие.

… Школьная пора его была настолько унылой, что он невзлюбил ее всей душой, а потому мы просто перелистаем страницы тех лет, чтобы не разбудить дурных воспоминаний. И как только мы захлопнем эту личную эпоху Тёмы Антонова, он тут же стремительно повзрослеет. Настолько, что станет отчетливо виден на другом берегу моей памяти, в хирургической пижаме и старомодных кроссовках.

Итак, спустя двенадцать лет после первых в своей жизни похорон 18летний Антонов, совсем взрослый для государства, но еще такой хрупкий и неоперившийся для жизни, стал частью похоронного дела. А именно — заступил на должность санитара одного из московских моргов. Почему он там оказался?

Его привели туда два пути. Ведь все люди на этом свете идут сквозь жизнь двумя путями. Очевидным, объяснимым, который легко виден и вымощен простыми бытовыми понятиями. И скрытым, сотканным из тончайших материй, о которых человек лишь может догадываться, пытаясь на ощупь разгадать их смысл.

Антонов не был исключением. Его очевидный путь был прост. Диплом медицинского училища, романтическая крутизна потустороннего, эпатажность профессии. И заработок. А скрытый смысл залегал где-то глубоко внутри его 18-летнего существования, словно угольный пласт. В нем спрессовались похороны Брежнева, вина за смерть крошечного желторотого воробья (которого они вместе с мамой нашли на асфальте, да так и не смогли выходить), страх перед скоротечностью человеческой жизни, желание заглянуть за ее невидимые границы. И подростковая вера в Бога, полная вопросов и чувства несправедливости.

Так или иначе, тогда, в середине девяностых, я занимался непростым, тяжелым и грязным мужским делом — хоронил свой великий народ. День за днем сквозь нас текла вереница тел, которых мы, санитары, отдавали в руки живым. А когда живые соприкасались с мертвыми, в стенах морга на наших глазах случалось людское горе, людское смирение, людское равнодушие… День за днем я впитывал эти вибрации, они отражались во мне многократным эхом, потихоньку мастеря того, кем стал Антонов много лет спустя. Со временем следы этих дней сливались в один глубокий отпечаток. Он рос, крепчал, меняя рисунок души, как частые ожоги меняют рисунок на кончиках пальцев…

Время моей юности бурно текло, взбивая каждодневную пену незначительных моментов, а иногда закручивая водовороты событий, меняющих существование. И один из них резко взял меня в оборот. Что же случилось тогда, в конце 90-х?

На первый взгляд — ничего особенного. Я завел собаку. Белоснежную даму, четырех с половиной лет от роду, интеллигентную, дружелюбную неженку устрашающей породы «английский бультерьер». Ее звали Марусей, и она стремительно заняла в доме пустующее место ребенка. Я безумно любил ее и безмерно баловал, благо псина была взрослой и уже воспитанной. В теплые дни, когда суровая русская земля словно извинялась за долгие зимние месяцы, мы часто гуляли в Останкинском парке. И во время одной из таких прогулок познакомились с семейной парой, большими любителями собак. Костя и Алена не так давно потеряли своего любимца, английского бульдога Гешу. С первых минут нашего случайного общения Маруся покорила их своими бульдожьими повадками. Вскоре после той первой прогулки мы снова нечаянно встретились у входа в парк. Проведя пару часов за неспешной прогулкой, разговорились уже по-настоящему, выбравшись за рамки кинологического общения и чуть лучше узнав друг друга. Холодное чешское пиво, приобретенное в палатке рядом с детскими каруселями, заметно оживляло беседу, хотя толком и не пьянило. Расставаясь, мы взяли еще по бутылочке и договорились встретиться завтра вечером. Маруся, любившая людей чуть ли не больше, чем кашу с куриными сердечками, была не против. Незаметно наши совместные прогулки стали доброй традицией, в основе которой лежали любовь к собакам и легкое, интересное общение. Тогда я представить себе не мог, как оно изменит мою жизнь.

Дело в том, что, будучи людьми близкими по духу, мы принадлежали разным сословиям. Я был похоронным санитаром и относил себя скорее к ремесленникам. Этот экстремальный род занятий чаще всего очень интересовал тех, с кем я общался. Он давал им редкую возможность заглянуть за занавес этой закрытой темы моими глазами, попытаться примерить на себя обычную рутину работника морга. Вечная тема смерти, страшная, мистическая и оттого притягательная, касалась каждого, вне зависимости от образа жизни и круга интересов. Костя и Алена не были исключением. Они много расспрашивали о моей необычной работе, и я делился с ними наиболее яркими историями, накопленными за несколько лет похоронных будней. С каждым днем они все больше проникались уважением к этому жесткому ремеслу и к людям, тянущим ритуальную лямку. Ведь их профессия разительно отличалась от моей.

Костя и Алена были штатными пиарщиками одного из московских банковских холдингов. Тогда модное понятие «связи с общественностью» было знакомо мне лишь в самых общих чертах. Офисная жизнь была чем-то очень далеким, недоступным и притягательным. Скажу честно, дресс-код чистых комфортных кабинетов, наполненных прохладой кондиционеров и деликатным гудением компьютеров, сам по себе не являлся для меня ценностью. Главное, что привлекало меня, была возможность зарабатывать хлеб насущный головой, а не руками. В то время я все чаще задавался вопросом: а смог бы я продавать сильным мира сего свой интеллект? И сколько стоят мозги Антонова в Москве, в конце двадцатого века? Мои новые приятели, которые охотно делились со мною подробностями своих трудовых будней, открывали передо мною возможность прикинуть, как бы я смотрелся на их месте. И санитар с жадностью вникал в эту другую жизнь.

Поначалу задавал много вопросов, на которые они старательно отвечали, объясняя азы информационной работы. Сжатая, изложенная простым языком теория тут же наглядно подкреплялась конкретными свежими примерами. Так, сами того не понимая, Костя с Аленой преподавали мне уникальный практический курс «паблик рилейшнс», основанный на работе настоящих живых пиарщиков в реальном времени. При этом — в приятной обстановке и совершенно бесплатно.