Ученик философа - Айрис Мердок Страница 2

— Ох, какая разница.

— «Какая разница». Ты всегда это говоришь. Я буду умирать, ты опять это скажешь. Ты пиявка, вошь, паразит-кровосос. Ты как комар, как блоха, сосешь мою кровь, чтобы жить. Высосешь меня досуха, прислонишь к стенке и будешь всем говорить: «Вот мой муж, бедненький Джордж!»

— Ты же сам в это не веришь, зачем ты все это говоришь?

— Верю. Ты думаешь, сколько б я ни орал, все равно я в тебе нуждаюсь, и стоит мне перестать орать, ты тут же решаешь, что у нас все безоблачно.

— Да.

— Ты все врешь, это неправда, это тебе кажется. Господи, если б я только мог засунуть эти слова тебе в глотку, прикончить тебя. Такое можно сказать, только если ненавидишь кого-нибудь всеми фибрами души, понимаешь ты или нет?

— Врешь. Нет у тебя никакой ненависти ко мне!

— Тебя дьявол послал, чтоб меня мучить. Что б тебе не уйти, пока я тебя не убил? Неужели ты не можешь проявить человеколюбие и не дожидаться, чтоб тебя убили? Но нет, о нет, ты не уйдешь, ты никогда не уйдешь, ты хочешь, чтоб люди смотрели на тебя и говорили: «Вот многострадальная Стелла, добродетельная жена!»

— Не надо так вести машину, ты ее изуродуешь.

— Машину тебе жалко, а меня?

— Жаль, что я не могу тебе помочь.

— Лучше себе помоги. Ты еще пожалеешь…

— Ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю и забочусь о тебе.

— Ах, какая формулировка, какой тон. Тебе надо бы брать уроки женственности.

— Как мне еще формулировать, когда ты так себя ведешь?

— Неужели ты совсем бесчувственная?

— Сейчас да. Я отключила все чувства. Иначе бы заорала.

— Можешь орать, мне это нравится.

— Достаточно и один раз крикнуть.

— Ну признайся, что ненавидишь меня?

— Если я скажу, что ненавижу, это будет конец, в мире больше не будет никакого смысла, одна сплошная тьма…

— Если ты это скажешь, это станет правдой? Значит, это уже правда…

— Нет-нет…

— Давай, навлекай тьму! Она и так меня поглотила. Господи, ты же мне всю душу вымотала!

— Ну так не разговаривай. Попробуй помолчать немного, попридержи свою мерзость в себе. У других получается, может, и у тебя получится?

— Ты-то уж точно свою мерзость держишь в себе, но она все равно воняет, гниет и воняет. Ты кислая, мерзкая, вся прогнившая.

— Заткнись, чтоб тебя!

— Что ты сказала?

— Неважно.

— Что ты сказала?!

— Ты сумасшедший. Ты сходишь с ума от страха, потому что этот человек должен приехать.

— Что?!

— Ты сходишь с ума от страха, потому что Розанов должен приехать.

— Ты… стерва… ты…

Джордж двинул рукой вбок, попав ей по скуле тыльной стороной ладони.

— Джордж… стой… останови… стой…

— Черт, черт, черт!..

Джордж завертел руль, яростно выворачивая машину в сторону канала. Он дергал руль, словно это было ядовитое растение, которое он поклялся выдрать с корнями. Машина вильнула, кренясь и скользя по неровным камням, и свет ближайшего фонаря проехался по лобовому стеклу, оставив звездную тропу, а дождь принялся хлестать машину по-другому, скача вокруг, словно машина сама отряхивалась, как собака. Джордж понял, что еще секунда и он задохнется; вся кровь словно ринулась в голову, вот-вот взорвется, распустится пылающим, сочащимся алым мокрым цветком. Он подумал: «У меня сердечный приступ или что-то вроде, если я не выберусь на воздух, то умру». Хватая ртом воздух, он нашарил ручку двери и почти вывалился наружу, поскользнувшись на булыжниках и налетев на мокрый скользкий бок машины. Дождь оросил его пылающее лицо. Он увидел совсем рядом под собой темную поверхность канала, покрытую подвижными колечками, похожими на серые монетки. Дальше виднелась крутая эллиптическая дуга чугунного пешеходного мостика. Машина, колесами уже почти на краю набережной, удалялась от Джорджа на автоматической передаче. Должно быть, он машинально нажал на тормоз, когда разворачивался. У него вырвался яростный вой отчаяния. Почему машина не свалилась в воду, как он хотел, почему он все должен делать своими руками? Исчезни, все постылое, погрузись в пучину разрушения! Руки скользили по мокрому металлу. Нечто всеобъемлющее, как секс, как чувство долга, вселилось в него, захватывающая дрожь яростной спешки и чистого, абсолютного страха. Скорей, скорей, скорей, должен, должен, должен. Он почти упал на машину сзади, уперся ногами в неровные камни вымостки и надавил раскрытыми ладонями на заднее окно. Он ощутил под руками залитое дождем грязное стекло и задрал к небу безумное гневное лицо, словно воющий пес. До него донеслись вопли — его собственный и чужой. В тот же миг он глянул на чугунный мостик и увидел, что там кто-то стоит: высокий, в длинном черном плаще. Это дьявол, подумал Джордж, дьявол наконец явился за…

И тут он упал головой вперед на камни. Все исчезло — и машина, и человек на мосту. Он лежал лицом в луже. Послышался оглушительный звук, гулкий грохот, словно у него в мозгу что-то взорвалось. Он поднял голову.

Он поднял голову. Он лежал в постели, в своей комнате, дома, и сквозь занавеси виднелся дневной свет, пробивая себе дорогу через бесплотный узор из желтых цветов. «Значит, — подумал Джордж, — это лишь сон! Мне приснилось, что я убил Стеллу. И не в первый раз, бог свидетель! И еще мне снился дьявол. Он переходил мост. Для меня дьявол всегда связан с водой. И Стелла утонула, я ее утопил». Джорджу часто такое снилось, но обычно он топил Стеллу в ванне, удерживая ее голову под водой и все время гадая, долго ли еще держать, чтоб уж наверняка.

В полумраке он прищурился, пытаясь разглядеть часы. Полвосьмого. Потом он вспомнил, что потерял работу. В припадке ярости он уничтожил небольшую, но очень ценную коллекцию римского стекла, собственность музея. Выжил лишь один маленький синевато-зеленый кубок — чудесным образом спасся, отскочив от плиток пола. Джорджу вспомнилось робкое страдальческое лицо директора, когда тот, чуть не плача, осторожно подобрал уцелевший предмет. После этого он затаил злобу на Джорджа; всегда все и со всеми кончалось затаенной злобой на Джорджа. Может, начать с ними судиться? Нынче никого не увольняют. «А и черт с ними», — подумал он. Потом: «Боже, почему я такой дурак, что ж я творю такие глупости, я сам во всем виноват. Господи, почему мне так не везет». Он задумался, следует ли ему обдумать восстановление в должности или поиски новой работы, и если да, то какой и как, и решил не обдумывать.

Еще один болезненный укол окончательно прогнал дремоту Джорджа, и он резко сел в кровати. Джон Роберт Розанов. Джордж представил себе лицо Джона Роберта, огромное, влажное, мясистое, с большим пористым крючковатым носом и живым чувственным ртом, вечно приоткрытым. Он увидел мокрые красные губы Джона Роберта и ужасные, умные, жестокие, налитые кровью глаза. Одновременно до Джорджа наконец дошло, что с самого момента пробуждения у него раскалывается голова от чудовищной боли. Лицо, судя по ощущениям, было в синяках. Должно быть, вчера напился как свинья. Он попытался вспомнить вчерашнее, но не смог. Джон Роберт возвращается. О господи боже мой.