1993 - Сергей Шаргунов Страница 2

– Куда прешь? – боец обнажил красное потное лицо, мокрым ртом заглатывая воздух.

– Отвали! – закричал Петя. – Так надо! – И вдруг почувствовал, что рядом поднажали, продавили…

Они прорвались.

Петя побежал мимо омоновца, тот уже растерянно стоял, другие омоновцы тоже стояли, обтекаемые бегущими, обвеваемые флагами, пытаясь руками сдержать поток.

Навстречу выдвинулась новая шеренга, в которую полетела чья-то бутылка и, звонко разбитая, полыхнула желто-рыжим огнем, цвета Петиных волос. “Победа!” – мысленно закричал он, представив, как толпа расшатывает поливалки на мосту и сбрасывает их в реку, распахивает Боровицкие ворота, врывается в Кремль…

Слева, от “Ударника”, пошло подкрепление ОМОНа… Кулак “космонавта”, невидимого в своем шлеме, бил в чье-то длинное лошадиное лицо… Петю поволокло стремительным отливом…

…Они стояли при заходе на Болотную площадь.

– Ничего, ничего… – бормотал молодой человек в сливочном пиджаке, как бы что-то в уме подсчитывая. – Ничего, отсюда нас не выкурят…

– Уроды! – крикнул подросток с пышным красным платком, повязанным на запястье.

– Человек без сознания… А они… прямо по нему… – прерывисто рассказывала девушка в больших очках с желтой пластмассовой оправой.

– Ничего, – сливочный, подняв над головой, закрутил айфон, как будто это особый прибор, возможно, для измерения атмосферного давления. – Связь блокируют.

– Палатки надо ставить, – мрачно сказал парень в белой майке с изображением серого велосипеда.

Отряд, плотный, как туча, полз на них.

– Мы не уйдем! – заорал светлый пиджак и вдруг, подпрыгнув, швырнул айфон, звякнувший о глянцевитый шлем.

– Не уйдем! – заорал Петя, но сделался необычайно легок и подвижен, ноги сами понесли куда-то в сторону.

Он увидел, как светлый пиджак дубасят и валят. Туча бурлила, захватив и затянув человек пятьдесят. Пропали красный платок, желтые очки, белая майка с серым велосипедом…

Он увидел на том берегу канала нескончаемые вереницы людей – они текли восвояси, но при заходе на мост опять мелькали дубинки и флаги… В воду, сверкнув на солнце, полетели несколько шлемов, издали похожие на черных лягушек.

“Девяносто третий, девяносто третий…” – вдруг поймал он знакомый пароль и подобрался поближе, вслушиваясь в разговор двух мужиков.

– Тогда так же всё и было, но мы наш мост взяли! – говорил, напористо жестикулируя, румяный человек с седыми бакенбардами. – И пошли себе гулять! Мы Москву, считай, взяли! Даже под пулями не ссали! Я тогда студентом был, автомат у мента забрал, потом казаку отдать пришлось.

– Нет, я в девяносто третьем был в другом месте, – отвечал, благожелательно усмехаясь, человек с залысиной и в очочках. – Я баррикаду строил у Моссовета. Лева Пономарев нас на десятки разбил. Он здесь, кстати, Лева. Я до рассвета с прутом железным у костра просидел.

– Ну и чего высидел? – румяный похлопал его по плечу.

– Я за Россию свободную выходил, – острый взгляд поверх стекляшек, – против мятежа вашего…

– Так и я за Россию! Против переворота! Нас Константинов вел, Илья. Запели “Варяга” – и на щиты. Он тоже здесь, я его видел. Постарел, конечно, а борода такая же. Он бороду четвертого октября сбрил, но его всё равно узнали и в тюрьму посадили. Сейчас-mo сыну него сидит…

Петя хотел о чем-нибудь спросить, его беспокоили те события, мучило непроясненное прошлое, связанное с дедом, но на площади началось какое-то крикливое оживление.

Он поспешил туда, где дюжина омоновцев стояла стенка на стенку с тремя десятками парней.

– Мудак! – вопил парень с ярко-кровавым, будто в раздавленной клубнике, лицом, очевидно, кому-то определенному.

Рослый омоновец подался к нему, пробуя ткнуть дубинкой. Кровавый отпрянул, дубинку перехватил накачанный детина в салатовой тенниске и выдернул омоновца на себя. Рывком сорвал с него шлем, отфутболив ногой, и крепко обнял, зажав шею в изгибе локтя.

Омоновец пронзительно завизжал. Белая мышца душила его, вспухая, как тесто.

Бойцы ринулись на выручку, и салатовый пинком вернул им товарища.

Парни бросились врассыпную.

– Умоем блядей? – вопросительно крикнул кто-то, мотая на бегу темной косицей волос.

Петя не сообразил, о чем он, но вот уже несколько парней и этот хвостатый, подскочив к голубой кабине туалета, зашатали ее, толкнули и с грохотом обрушили. Навстречу преследователям полилась вонючая жижа. Увязая берцами, они бежали, разбрызгивая мочу и дерьмо.

Обернувшись, Петя увидел, как омоновец, схватив за шкирку, бросил кого-то в лужу, наступил на спину и начал дубинкой тыкать в голову.

Петя бежал с остатками толпы по изогнутому мостику.

“Запомню! Навсегда! – думал он. Щелкал развязавшийся шнурок, позади тяжело стучали берцы. – На всю жизнь! Запомню!”

Хотелось пить.

В конце мостика их стали хватать и растаскивать в автозаки. Петя сумел ускользнуть и теперь бежал впереди всех в сиреневатых сумерках по мощеному Лаврушинскому переулку.

Он запнулся возле Третьяковской галереи, сел на корточки, втиснулся пяткой в кроссовку. Раскатисто зарычал мотор.

Он аккуратно и туго завязал шнурок, когда какой-то предмет больно ткнул его в шею. Это была дубинка.

Он стоял лицом к автозаку, уперевшись ладонями в его горячую, нагретую за день стену.

Охлопав всего, обыскав по карманам и, наконец, отобрав зажигалку, его впихнули туда, где было душно и тесно.