Город чудес - Эдуардо Мендоса Страница 2

– Дельфина, не забудь про лохань!

Когда вода остывала, сеньора Агата оживала на мгновение и повторяла заклинание. Появлялась дочь с дымящимся ковшом и опрокидывала его содержимое в таз. После многократного повторения этой процедуры переполненная лохань грозила потопом, но, похоже, это обстоятельство ни в коей мере не нарушало душевного равновесия хозяина пансиона, которого все звали сеньор Браулио. Он-то и начал разговор с Онофре Боувилой:

– По правде говоря, будь это место побойчее, наш пансион вполне мог бы претендовать на звание маленькой гостиницы, а то бери выше – отеля, – сказал он.

Сеньор Браулио, муж сеньоры Агаты и отец Дельфины, импозантный мужчина высокого роста с правильными чертами лица, обладал некой изысканностью в обращении, подчас переходившей в жеманность. Он беззаботно взвалил все хлопоты по управлению пансионом на плечи жены и дочери, меж тем как сам предавался чтению газет и проводил большую часть дня за обсуждением прочитанного с постояльцами. Новости зажигали в его груди неистребимый огонь любознательности, а поскольку доставшаяся ему эпоха была необычайно щедра на выдумки, весь день проходил у него в ахах и охах. Время от времени, будто неведомая сила настойчиво толкала его в спину, он бросал газету и восклицал: «Пойду гляну, как там погода!» Затем важно шествовал на улицу и сверлил небо глазами, пытаясь отыскать в вышине нечто такое, что было ведомо ему одному, после чего возвращался в комнаты и выносил вердикт: ясно или, к примеру, пасмурно, свежо и т. д. В исполнении других обязанностей он, как говорится, замечен не был.

– Гиблое место! Это из-за него мы вынуждены сильно занижать цены в ущерб престижу нашего заведения, – пожаловался он. Потом менторски поднял палец вверх: – Однако это не означает, что мы не разборчивы в выборе клиентуры.

«Может, он намекает на мой внешний вид?» – подумал Онофре Боувила, услышав последнее замечание сеньора Браулио. И хотя сердечный прием, оказанный ему хозяином, казалось бы, полностью исключал подобного рода инсинуации, подозрительность Онофре Боувилы имела серьезное основание: несмотря на его юный возраст, даже при беглом взгляде бросалось в глаза несоответствие между маленьким ростом и широкими сильными плечами. Кожа у него была дубленая, изжелта-коричневого оттенка, черты лица – мелкие, но плохо пригнанные друг к другу, вьющиеся темные волосы топорщились на голове жесткими кольцами. Мятая, со следами штопки одежда, сидевшая на нем мешком да к тому же заляпанная грязью, красноречиво свидетельствовала о том, что он провел в пути много дней в одном и том же платье, поскольку другого у него попросту не было, разве что смена белья в узелке с пожитками, который он положил на стойку и на который теперь все посматривал украдкой. В это время сеньор Браулио испытывал явное облегчение, потому что, стоило парню снова вперить в него свой цепкий взгляд, он ощущал непонятное беспокойство и начинал ерзать. «Что-то такое у него в глазах, что действует мне на нервы, – подумал он. – А может, ничего особенного: обыкновенный голод, растерянность и к тому же страх», – успокоил он себя. Сеньор Браулио повидал на своем веку немало провинциалов в похожей ситуации: население Барселоны постоянно росло. Одним больше, одним меньше – какая разница. Город заглатывал новичков, словно кит сардины, не различая вкуса. На смену раздражению пришло ощущение нежности, которую он вдруг почувствовал к этому мальчику, почти ребенку: «Бедный парень! Должно быть, совсем отчаялся».

– Могу я задать вам один вопрос, сеньор Боувила? Какова причина, я хочу сказать, что это за дела, кои потребовали вашего присутствия в Барселоне? – спросил он после некоторого раздумья. Этой мудреной фразой, в которой он сам чуть не запутался, сеньор Браулио рассчитывал произвести на мальчика должное впечатление. Тот действительно озадаченно молчал, не понимая, чего от него хотят.

– Я ищу работу, – выдавил он из себя. Потом снова вонзил в хозяина буравчики зрачков, опасаясь, как бы его ответ не усугубил и без того сложное положение, в котором он очутился.

Но беспокойный ум сеньора Браулио успел переключиться на что-то другое, и он уже едва замечал присутствие парня.

– Вот и славно! – рассеянно сказал он, смахивая какую-то соринку с плеча пальто.

Онофре Боувила в глубине души испытывал благодарность к хозяину пансиона за это равнодушие. Он стыдился своего низкого происхождения и ни за какие блага мира не согласился бы открыть причину, заставившую его все бросить и сломя голову умчаться в Барселону.

Онофре Боувила был рожден, как потом кто-то метко подметил, не в процветающей Каталонии – светлой, радостной, чисто омытой морем и пошловатой в своем благополучии. Он родился в сельской Каталонии, грубой, мрачной и дикой, которая простирается к юго-западу от пиренейского хребта и, словно грязевой поток, сползает вниз по обоим склонам пика Кади в долину Сегре. Река питает эти земли водой и здесь же вбирает в себя основные притоки. Затем соединяется с рекой Ногера-Пальяреса и подходит к последнему этапу своего неутомимого бега, чтобы при впадении в Эбро полностью раствориться в его полноводном чреве в окрестностях Мекиненсы. В низовьях реки имеют быстрое течение и бурно разливаются каждую весну. После того как вода сходит, пойма превращается в болотистую плодородную землю, источающую нездоровые испарения, кишащую змеями, но крайне благоприятную для охоты. Эти места окутаны обложными туманами, изобилуют чащобами, что дает пищу для суеверий. И действительно, никто бы не осмелился углубиться в непролазные мглистые дебри в определенные дни года, когда в населенных нечистью болотах, где отродясь не бывало ни церквей, ни часовенок, вдруг слышался звон колоколов, среди деревьев мелькали тени, эхом звучали голоса и отрывистый смех, а иногда можно было увидеть, как дохлые коровы отплясывают сардану [7]. Жуткое зрелище! Если же находился смельчак, который все это видел и слышал, то он наверняка лишался разума. Горы, окружающие эти долины, круты и покрыты снегом почти круглый год. Дома строились на деревянных сваях, жизнь была организована по принципу родовой общины. Местные мужчины были грубы, нелюдимы и шили себе одежду из звериных шкур. Они спускались в долину после таяния снегов лишь для того, чтобы выбрать себе невесту на празднике сбора винограда или забоя свиньи. Желая привлечь внимание женщин, они играли на костяных свирелях и исполняли танец барана, имитируя его прыжки. Ели только хлеб с овечьим сыром и пили вино, разбавляя его оливковым маслом и водой. На вершинах жили совсем дикие люди: они никогда не спускались с гор, и похоже, их единственным занятием было что-то вроде современного варианта греко-римской борьбы. Обитатели долины были не в пример цивилизованнее: они разводили скот, выращивали виноград, оливы и кукурузу (на корм этому скоту), сажали кое-какие фруктовые деревья и собирали мед. В начале этого века в данной местности насчитывалось 25 000 видов пчел, из которых в наши дни выжили только 5 000 или 6 000 видов. Жители охотились на ланей, кабанов, горных зайцев и куропаток, а также ходили на лису, ласку и барсука, чтобы защитить посевы от набегов. В реках ловили на муху форелей – в этом они были особенно искусны. Питались хорошо: мясо и рыба в изобилии, в рацион входили также зерновые культуры, овощи и фрукты, а потому здесь сложилась особая порода людей: высокие, сильные, энергичные, не знавшие усталости, но слабовольные да к тому же страдавшие плохим пищеварением. Первое обстоятельство сказалось на истории Каталонии: центральное правительство противилось сепаратистским тенденциям этого края по той незамысловатой причине, что его отделение могло бы отрицательно сказаться на средних размерах испанцев. В своем сообщении дону Карлосу III [8], только что прибывшему из Неаполя, королевский секретарь Пиньюэла называет Каталонию табуреткой Испании. Эти места изобилуют разными видами древесины, корой пробкового дуба, а также минералами, правда, в меньшем количестве. Люди в основном селились на фермах, разбросанных по долине на большие расстояния, и единственным связующим звеном между ними служили церковные приходы, или ректории [9]. Отсюда берет начало традиция, по которой к имени собственному присоединялось не географическое название по месту рождения, а название ректории, например Пере Льебре де Сан Рок, Жоаким Колиброкил де ла Маре де Деу дел Розе и так далее. Поэтому на плечи ректоров, или священников, ложилась огромная ответственность. Они поддерживали духовное, культурное и даже языковое единение на подвластной им территории. На их долю также выпало исполнение судьбоносной миссии по сохранению мира как среди жителей одной местности, так и между соседними долинами, другими словами, по предотвращению вспышек насилия и многочисленных случаев кровавой мести. Это способствовало появлению на свет такого типа священника, который был впоследствии воспет поэтами: благоразумного, умудренного опытом человека, умеренного в суждениях и поступках, способного вынести тяготы любого климата и исходить пешком невообразимые пространства с дарохранительницей в одной руке и мушкетом – в другой. Возможно, именно благодаря таким людям жители этой части Каталонии почти полностью остались в стороне от карлистских войн [10]. Когда схватка за престолонаследие близилась к концу, некоторые отряды разгромленных карлистов нашли себе в этой местности убежище, используя ее для зимнего постоя и пополнения запасов продовольствия. Жители им в этом не отказывали. И если иной раз в зарослях кустарника или на вспаханной борозде находили труп, слегка присыпанный землей и опавшей листвой, с пулей в груди либо в затылке, все делали вид, будто ничего не замечают. Как правило, карлисты здесь были ни при чем; скорее всего, дело касалось конфликтов личного порядка, когда кто-нибудь из семьи решался вдруг поддержать в войне ту или другую сторону.