Оранжерейный цветок и девять растений страсти - Марго Бервин Страница 2

— Три десятки? Да я могу зайти в гастроном и за десять долларов купить дюжину роз, которые будут благоухать прямо сейчас.

— Конечно можете, но через неделю они завянут. Вам придется покупать их каждую субботу. Если хорошенько посчитать, я предлагаю вам неплохую сделку. И кроме того, эта птичка из тропиков. Подумайте о нежных океанских бризах, склоняющихся пальмах, пляжных кабинках, волнистых дюнах на белом песчаном пляже у теплой голубой воды.

Уж не знаю, были ли это песчаные дюны, мальчики у пляжных кабинок или небесная синева его глаз, но как человеку, связанному с рекламой, мне пришлось признать, что он отлично провел продажу. Я ему заплатила, и он передал мне цветок, книжку о редких тропических растениях и свою визитную карточку, на которой было написано: «Дэвид Эксли, садовод».

— Звучит прямо как супергерой, — сказала я, глядя на визитку.

— Ну, я действительно делаю кое-что необычное с флорой и фауной, если вы понимаете, что я имею в виду.

Я не поняла, но на всякий случай кивнула.

— Приходите, если листья по краям начнут желтеть. Я здесь по средам и субботам с шести утра до десяти вечера.

— Лучше бы не надо, — бросила я через плечо. — За тридцать долларов пусть они лучше останутся свежими и ярко-зелеными с пятнышками.

Я шла через рынок, неся райскую птицу перед собой, словно дар для жертвоприношения. Приятно было нести в руках частичку земли. Я подумала, что, наверное, похожа на одну из тех женщин, которые готовят по ночам питательные блюда для своих детей, обучающихся в Школе Стейнера, носят сабо «Биркенстокс» и читают выдержки из Каббалы, а вовсе не на одинокую бездетную разведенку тридцати двух лет от роду, у которой нет даже домашних цветов. Дома я поставила райскую птицу на подоконник. Основание горшка оказалось слишком широким для подоконника, и он покачнулся. Я успела подхватить тридцатидолларовое тропическое сокровище до того, как оно свалилось. Не прожив со мной и пяти минут, растение подверглось опасности. И это неудивительно.

Райская птица стала первым живым существом, с которым я рискнула разделить жизненное пространство после развода. В последние девять месяцев мой девиз был: никаких домашних животных, никаких растений, никаких людей, никаких проблем.

С бывшим мужем я познакомилась на работе. Он был красив, успешен, но именно он оказался самой большой ошибкой в моей жизни. Муж пил как сапожник и при этом хотел иметь кучу детей. А я не хотела много детей и пью, как разумное создание. Я понимаю, что отношения у большинства женатых пар непростые, многоярусные, но только не у нас. Наш четырехлетний брак был похож на нечто вроде:

Первый год:

— Я люблю тебя, Лила.

Второй год:

— Я люблю тебя, Лила.

Третий год:

— Я люблю тебя, Лила.

Год четвертый:

— Я ухожу от тебя, Лила, к продюсеру рекламного агентства.

Продюсер из рекламного агентства, она же женщина, которая приносила ему кофе и заказывала билеты на самолет. До чего пошло и избито. Меня тогда поразило, как же больно может ранить нечто, напоминающее страсти из мыльной оперы.

Но, по существу, дело было не только в пьянстве моего мужа. Проблема нашего брака была, так сказать, генетическая.

Муж был родом из большой католической ирландской семьи, где все женились и производили детей, если только не были геями или смертельно больными людьми. Я же родилась в семье, где женились, если только уже заимели детей, обычно по чистой случайности.

Мои родители, которых я любила до безумия, развелись, когда я была совсем юной. Развод они переживали патологически болезненно, словно подростки, и оба никогда больше не вступили в новый брак. У моих старших сестры и брата были дети, но не было супругов. Многие люди женятся, чтобы сохранить традиции. Я же всегда была бунтовщицей по натуре и вышла замуж как раз для того, чтобы их нарушить.

Странность заключалась в том, что, несмотря на все сложности, мне нравилось быть замужем. Я обожала всякие маленькие ритуалы. Изящные прозвища. Вроде: Сладкий Медвежонок для него и Дикая Роза для меня. Я любила покупать продукты оптом, готовить в огромных кастрюлях говяжье рагу и куриный суп с большим количеством овощей. Любила мыть посуду, слушая Кертиса Мэйфилда. Мне нравилось стирать, сушить и складывать одежду. Боже правый, я даже любила пылесосить. Справедливости ради должна сказать, что за эти годы я превратилась в совершенную зануду, и я все это любила.

Оказалось же, что мой бывший муж, будучи по всем признакам, начиная с внешности и кончая соблюдением семейных традиций, человеком домашним, люто ненавидел семейную жизнь. Он был фанатом свободного пространства. Прожив все свое детство и юность в крошечном доме среди многочисленных родственников, он не выносил, чтоб кто-то был рядом. Он уговаривал меня покупать все бо́льшие кровати и переезжать во все бо́льшие квартиры. В конце концов мы спали на таком широком матрасе, что могли лежать раскинув руки — и кончики наших пальцев даже не соприкасались. Так мы и жили в мансарде размером с ангар для самолетов.

Только чтобы убедиться, что я не сошла с ума, я провела опрос, касавшийся различных кроватей. Мой друг Оливер, известный дизайнер по интерьеру, сказал, что это самый большой экземпляр, который он когда-либо видел в манхэттенской квартире. Моя подруга Лиза говорила, что наше гигантское ложе заставляет ее чувствовать себя крошечной, как грудной ребенок, который ползает по родительской кровати. Моя мама заказала для нее специальные простыни. Мой сослуживец Кодиак Стар, который увлекается серфингом, сказал, что кровать, закрытая сине-зеленым стеганым одеялом, напоминает ему океан. Это было официальное признание; моя кровать была действительно огромна, как Атлантический океан. Я лежала в Лондоне, а муж был на другой стороне матраса, в Нью-Йорке.

Мой большой Сладкий Медвежонок, моя скала и опора оказался куском рыхлой породы. Капризный и поддающийся даже самому минимальному давлению, неспособный обсудить или хоть обдумать, что чувствует. В нашей гигантской квартире с гигантской кроватью он отодвигался все дальше и дальше, пока в один прекрасный день просто не исчез из дома. Нет, без шуток. Именно так.

Реальной опорой и скалой оказался для меня мой легкомысленный сослуживец Кодиак Стар. Коди, носивший столь прелестное имя, был просто соткан из противоречий: наполовину философ, наполовину серфингист, мало этого, он был намного красивее большинства женщин, которых я знала. Конечно, у него в лексиконе встречались всякие раздражающие меня словечки вроде «классно», «заметано» и «цыпочка», и он интересовался такими непонятными, странными вещами, как трансцендентальная медитация и сновидения наяву. Его можно было бы отнести к декадентам и интеллектуалам начала века, если бы он не родился в 1984-м, на восемь лет позже меня.

Из-за того что мы делили один кабинет, Коди изо дня в день выполнял трудные обязанности: бесконечно выслушивал рассказы о моем бывшем муже и поднимал мне дух. Предполагалось, что мы работаем над новой рекламой кроссовок «Puma», но мы главным образом обсуждали животрепещущие вопросы моего брака. Он всегда разговаривал со мной нарочито бодрым тоном, пересыпая речь простыми для понимания терминами из серфинга. Когда я спросила Коди, почему муж ушел от меня, даже не попытавшись объясниться, он заправил шелковистые выгоревшие волосы серфингиста за уши, закинул ноги на письменный стол, а руки, сцепив в замок, заложил за голову.