Темные вершины - Алексей Винокуров Страница 2

Тут базилевс вздрогнул и отвлекся от мыслей – врач что-то говорил, губы ужимались бледными червяками.

– Простите, не расслышал… – буркнул базилевс (до сих пор из него это «простите» лезло, отрыжка бедной юности, а ведь прощать тут может только он, а уж никак не его).

– Аквариум протек, рыбки улетели? – ерничал врач, с любопытством озирая большой стеклянный параллелепипед в углу кабинета.

Базилевс хищно обрадовался: вот случай сбить спесь с дурака.

– Это не рыбки, – отвечал любезно, – это дракон.

Да, ему нравилось такое – с высоты его положения проявить вежливость, любезность, за которой черной пропастью покачивалась дикая ярость, способная уничтожить полмира.

Но доктор не знал этого, принимал все за чистую монету, за так и надо. И сейчас тоже искренне удивился, повернулся, навел воображаемый лорнет.

– Дракон? Какой дракон? Буквально или, я извиняюсь… как символ государственной власти?

– И символ тоже… Но вообще-то обычный, с Комодо. Так сказать, драко натуралис, хе-хе…

Тут сухому докторскому воображению неизвестно почему представились болотного цвета жилистые крылья, длинная морда с неправильным прикусом, холодный рыбий глаз. Он поежился.

– Где же он сейчас, ваш символ?

– Погулять вышел… Гуль-гуль, ням-ням, понимаете? Освежиться, закусить…

На лице доктора отразился легкий ужас. Базилевс злорадно отметил, что бледен стал лекарь, прежде розовый, яко пупс.

– Да вы не бойтесь, – милостиво выговорил потентат. – Ничего с ним не будет, с драконом. Во дворце предупреждены, никто его не тронет… Освежится и вернется.

Доктор шутку не оценил, насупился, сухо перешел к опросу, провел визуальный осмотр, постукал в грудь, заставил дышать – не дышать. Затем измерил давление, и, наконец, добрался до температуры.

Вот тут-то его и шарахнуло со всей дури. 25 и 1 – меньше только в морге. Судя по градуснику, пациент уже какое-то время был в глубокой коме. И оттуда, из комы, раздавал приказания, подписывал законы и отнюдь не торопился на кладбище, где ему самое, между нами сказать, и место.

Профессор еще мямлил что-то, пряча глаза, – прячь не прячь, от судьбы не уйдешь, – а базилевс уже обреченно жал кнопочку тайного вызова, уже мечтал поскорее закончить все дело и забыть, забыть навсегда… ну или хотя бы до ужина.

Вошел сам начальник охраны в ранге Хранителя – по долготе и силе звонка понял, что дело не рядовое, надо явиться лично. Базилевс гримасой отослал врача за дверь, подождал, пока статный Хранитель – золотая звезда на лысом погоне – подойдет поближе.

– Гиппократа наградить, – велел негромко, – и на отдых…

«На отдых» тут могло значить только одно – вечный покой. Идеже нет ни болезней, ни печалей, ни медосмотров. Потентат сказал это тихо, но решительно, не усомнишься.

Сказал – и тут же пожалел… А потом еще и пожалел, что пожалел. Надеялся, что теперь-то уж все станет легко и просто: раз-два, нет человека. Ведь если умирать, то для чего же еще, как не для простоты и легкости бытия? Так и он: мечтал о цельности, несокрушимости, надмирности – и чтоб ни людей, ни пустых сожалений. Мечтал, но пока не добился, что-то не вытанцовывалось. Мертвец еще не взял над ним полной власти, еще шевелилось в душе теплое, слабое, беззащитное… Маленькое, жалкое. Убьешь, говорило маленькое, обратно не воротишь.

Ну и что, отвечал он маленькому беззвучно, какая разница? Вот было, вот нет – всем по барабану.

Но себя убедить не мог, понимал, что есть, есть разница. Не между живым и мертвым разница, кто ее смотрит, а между тираном настоящим и им, базилевсом. Но чем же он хуже настоящего? Разве при нем не убивали людей? Убивали, еще как. Но он об этом как бы ничего не знал. Как бы не имел отношения. Приказов кровавых не раздавал. Не считал, что обязательно всех в асфальт закатать. Это все свита делала, ну на то она и свита, чтобы читать в сердце владыки. В душе только мигнуло что-то, а уж раз – человек и сгинул. А что до самого базилевса – то нет, не говорил, не приказывал, не виновен. И если бы подступил какой-нибудь термидор, брюмер или, не к ночи будь помянут, октябрь, и чернь с голым каком понесла бы все по кочкам, и хотели бы вздернуть вождя на виселицу – то не за что было бы им, не за что. Не виновен, понимаешь, он в крови того-сего праведника. И в крови говнюков тоже не виновен… Теперь вот настал наконец момент отличиться, перейти черту, встать вровень с другими тиранами, а то и превзойти, а он колебался, не решался, сам себя уговаривал: воскресишь – не воскресишь…

Хранитель еще постоял пару секунд, ожидая, не будет ли новых распоряжений. Ничего не дождался, кивнул, вышел вон. Базилевс горько подумал, что слишком много дал воли прислуге. Пора, подумал, давно пора покончить со всем этим дешевым либерализмом… Отчего так мало его трепещут, его, столпа государственности, на котором зиждется страна и даже мельчайший человечек в ней? Нет, теперь, когда он наконец умер, придется все-таки начать новую жизнь. Жестокую, сияющую, историческую. И кесарю в ней будет кесарево, а людишкам – людишково…

Начальник охраны, выйдя из кабинета в прихожую, легко, одним пальцем прихватил Хитрована в его пиджаке, повлек, как есть, белоснежного, с брильянтами-изумрудами за собой по пустым, мрачным коридорам, где с каждой стены затхло дышала то ли вечность, то ли простая плесень рода фузариум. На перекрестке вдруг встал, повернулся, посмотрел прямо в глаза.

– Ну так и что? – сказал.

Врач глядел на него с ужасом. Надо было отвечать – и отвечать правду, шутки кончились, это было ясно, как день.

– Он, кажется…

Охранник все глядел на него – вроде заботливо и в то же время без всякого выражения на твердом лице.

– Кажется, он… – повторил врач, не решаясь идти дальше.

Воплощенная невозмутимость дрогнула, охранник открыл рот, фикса блеснула в глаз самоварным золотом.

– Что?!

– Умирает? – как-то вопросительно сказал врач.

Охранник задумался, чего уж вовсе нельзя было от него ждать, – как если бы задумалась вдруг каменная стена. Потом кивнул головой.

– Умирает, – сказал согласно, – но не он.

– А кто? – чуть слышно спросил врач.

Но вопрос этот был уже лишним, неуместным был вопрос. Все и так сделалось ясно – без криков, шума и выстрелов в упор…

Они стояли и смотрели друг на друга – врач и Хранитель, спаситель и палач. Смотрели минуту, другую, третью.

Наконец врач не выдержал, в голосе дрогнула жалобная нота:

– Мне к пациенту надо ехать… Я свободен или?.. Мне можно идти?

Хранитель только плечами пожал:

– Почему нет, идите.

Врач оглянулся радостно, растерянно: а куда?

Хранитель молча взял его за руку, молча прошли несколько длинных коридоров, загибая все время влево, как бы стремясь не выйти, а войти в центр чего-то несказуемого. И в самом деле, спустя пару минут открылась перед ними стеклянная стена, а за нею сад камней, совершенно японский.