Гусь Фриц - Сергей Лебедев Страница 19

Кирилл научился видеть семейное древо и в этом ракурсе: не только как сеть родства, но и как сеть взаимной поддержки, схему приумножения влияния, капитала, светского «веса», карту географической, социальной, профессиональной экспансии; крона древа иногда представала для него роем, роем золотоносных пчел, собирающих земные и небесные сокровища в сокрытый улей семьи.

И Бальтазару, естественно, было предназначено занять свое место в этой игре, стать пешкой, офицером, ладьей. Но он разорвал отношения с отцом – продолжая пользоваться определенной поддержкой Большой семьи, клана – и отправился в Россию. Это объем знаний, которые были доступны прадеду Арсению и бабушке Каролине; не исключено, что Бальтазар, рассказывая детям о прошлом, в силу определенных причин приуменьшил свои стартовые позиции, поэтому потомки воспринимали его как простого доктора, а не посланца могущественных сил.

Кирилл же видит дальше.

Бальтазар закончил медицинский факультет Лейпцигского университета. Отец его – хирург и, что более важно, акушер, практиковавший при дворе Цербста, принимавший вельможные роды, имевший прекрасные знакомства среди знати. За спиной отца, как бы уже в тени вечности, фигуры трех титанов – Рихтер, Лодер, Хуфеланд, великие медики, попечители здоровья тех, кто управлял судьбами Европы. Наверное, были и другие покровители, те, кто остался за кулисами семейной истории. Великолепное начало, грандиозная будущность: только следуй предначертанию, опирайся на благосклонность Творца, и сам, возможно, к преклонным летам станешь титаном, обогатишь медицинскую науку, прославишь имя семьи.

И Бальтазар становится помощником отца, входит в его практику – отец стареет, руки, держащие скальпель или акушерские щипцы, уже не так тверды, как прежде, и ему нужен наследник. А еще отец, младший товарищ великих, ясно осознающий свои способности, знающий, что ему не встать с ними вровень, – наверняка надеется, что Бальтазар превзойдет его, сумеет не просто быть достойным покровительства, но исцелить уязвленное самолюбие отца, доказать, что Швердты способны на большее, что двор Цербста – не их предел.

Бальтазар оправдывает ожидания отца. Он еще очень молод, но – тем слаще слава! – умел и даже дерзок как врач. Три года он трудится с отцом, кропотливо готовит диссертацию – что-то об излечении грыжи, подробнее Кирилл не запомнил, – пишет статьи; защищает диссертацию, и отец готовится отойти от дел, передать Бальтазару свою практику, ввести его в круг старых друзей уже не как сына, а как медика. И Бальтазар, кажется, весь рвение, весь стремление следовать отцовской опеке и советам; средний брат, Бертольд, учится на том же медицинском факультете в Лейпциге, младший, Андреас, пока мал, и он, Бальтазар, вскоре будет доктор Швердт; в будущем – знаменитый доктор Швердт.

И вдруг, когда уже дело решено, Бальтазар порывает с отцом, с традиционной медициной, с аллопатией – и становится гомеопатом. Необъяснимо. Прадед Арсений пишет, что в Бальтазаре произошел внутренний переворот, но не может сказать почему: для него это тайна.

Арсений не знал того, что благодаря работе в архивах знает Кирилл: до переворота Бальтазар, возможно с подачи отца, был критиком, даже гонителем гомеопатии: выступал на диспутах, писал язвительные статьи о «шарлатанах», оттачивая на противнике научную аргументацию, создавая свое медицинское кредо. Гомеопатия была для него в тот период чем-то вроде опасной ереси, извращающей Святое Писание, и Бальтазар действовал с жаром инквизитора, видимо, – прямых свидетельств тому не было, но Кирилл так предполагал, – не гнушаясь цеховых или светских интриг; вероятно, отец, имевший долгую школу придворной жизни, давал Бальтазару ее первые уроки.

Но почему именно гомеопаты были избраны жертвой обличений Бальтазара? На этот счет молчали и архивы. Почему не алхимики, не целители всех видов и мастей? Кирилл полагал, что здесь не обошлось без влияния отца: возможно, некий гомеопат увел у него выгодного клиента. Но все же Кириллу казалось, что одной бытовой ссорой такую страсть не объяснить. Дело скорее было в том, что сам Бальтазар верил в медицину как в божество, верил в профетическую роль врача, посредника между божеством и страждущими людьми. И гомеопатия, возникшая недавно, распространяющаяся как модное поветрие, действительно казалась Бальтазару святотатством, ложным откровением о тайнах естества, каковые должны были открыться ему, приверженцу истинного учения. И он преследовал гомеопатов, свидетельствуя истину медицины, поклоняясь скальпелю, отсекающему бренную плоть.

И вдруг, словно Савл на пути в Дамаск: «внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня?»

Ложное стало истинным, прежде истинное – ложным.

Кирилл долго искал хотя бы намек на то, как произошло преображение Бальтазара. Сначала он думал, что Бальтазар проиграл некое врачебное состязание: не сумел вылечить того, кого излечил гомеопат, и прозрел пред явленным чудом. Но чего-то не хватало Кириллу в этой гипотезе, какой-то последней точности, соответствующей масштабу самоотречения и перемены.

Бальтазар написал впоследствии несколько статей о гомеопатии, написал о том, как пребывал в потемках незнания, отлученный от истинного света, пока Провидением Господним не обрел верную меру вещей. Но – ни в одной из статей не указал, как именно Господь явил ему откровение. Стеснялся? Не мог объяснить некий смутный знак? Или – не считал нужным открывать публике глубину своего потрясения, полагал произошедшее существующим только между ним и Богом?

Бальтазар щадил в статьях чувства отца, его профессиональное эго… Эта догадка, ни на чем не основанная, позволила Кириллу проникнуть, как он думал, в давний замысел судеб. Бальтазар смертельно заболел. Болезнь могла свести его в могилу или, в лучшем случае, оставить калекой – слепым или глухим, безногим или уродом. И отец, Томас, не смог его вылечить – своего сына, свою надежду. Отец не смог, друзья отца не смогли, а гомеопат, которого, скажем, втайне пригласили родственники, – сумел. Гомеопат. Проклятый еретик.

Жестоковыйный отец предпочел бы, чтобы сын умер, – будто этим излечением тот продал душу дьяволу. А молодой Бальтазар, бесстрашно вызывавший смерть на бой, когда дело касалось чужих жизней, впервые познал на себе тяжкую ее печать – и поменялся в болезни, ибо прежде верил в великую свою будущность и мнил себя неуязвимым. Спасшись же, он не просто признал истинность гомеопатии – он увидел в ней свое поприще, свой путь.

«Он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать? – и Господь сказал ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать. Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя. Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел, и не пил».

Кирилл много раз перечитывал эти строки, пока в голову не пришла мысль, запоздавшая потому, что сам он вырос атеистом в атеистической стране: Бальтазар, внук пастора и сын набожного отца, наверняка прекрасно знал Библию – и наверняка осмыслял происходившее с ним сквозь призму «Деяний святых апостолов», случая на пути в Дамаск. И даже, наверное, будучи натурой пылкой, экзальтированной, мог в бреду болезни, в отраде исцеления вообразить себе некий Голос – или услышать так речи врача-гомеопата.