Хорошие деньги - Эрнст Августин Страница 19

К этому времени я был уже не в той степени неведения, какую разыгрывал. Чтобы в продолжение нескольких месяцев рисовать серебряные полосы и маленьких серых человечков и ничего такого не заподозрить или хотя бы не задуматься — это было бы притворство и лицемерие. Разумеется, кое о чём я уже догадывался. С другой стороны, раз уж мы дошли до этого момента, думал я, не будем лишать дядю удовольствия открыть мне глаза.

Дядя, с очень профессиональным видом, без пиджака и в подтяжках, тщательно готовил своё выступление. Кажется, на нём был даже зелёный козырёк.

Стоял пасмурный день, первая его половина, перед этим прошёл небольшой дождь; мы были в чертёжной комнате. Здесь царил равномерный свет, лишённый резких теней.

Дядя поднял вверх лист бумаги, на котором с лицевой стороны была нарисована серебряная полоса:

— Вот лист бумаги.

Потом он поднял второй лист, на сей раз с изображением головы, — это был мужчина в шапке «с ушами», без бороды:

— И вот ещё один лист бумаги. И что из того?

Мне уже не раз приходилось задумываться на тем, не подпадаю ли я под статью, не грозит ли мне уголовное наказание. То есть по большому счёту я был невиновен: ну, подумаешь, рисовал чего-то там и чертил какие-то линии, так сказать. И если этому впоследствии был придан совсем другой смысл — придан кем-то другим, — то я-то здесь при чём? А какой же преступник из дяди? Даже напрягая всё своё воображение, я не мог себе этого представить. Ну, разве что художник, артист, фокусник.

Он поднял оба листа бумаги и помахал ими в воздухе. И вот великая тайна:

— Делаем из двух одно!

Дядя наложил один лист на другой так, что сторона с полосой и сторона с изображением мужской головы взаимно скрыли друг друга.

И что теперь?

— Теперь склей их вместе.

(«Ты ведь уже достаточно поднаторел в этом», — пробормотал дядя.)

•••

Минуточку.

И это всё? Неужто в этом и состоит весь секрет?

Признаюсь, я был несколько разочарован. Почему же до сих пор никто больше не додумался до этого, если всё так легко?! Просто сложить и готово? Любой идиот мог бы догадаться, как мне казалось.

Но не догадался. Вернее, догадался, и не один, — но не идиот.

— Совершенное всегда просто, — заявил дядя, — а простое всегда совершенно.

И если мы теперь напылим клей «Коллаген Х-100», не слишком много и не слишком мало, если мы прокатаем листы резиновым валиком, не слишком быстро и не слишком медленно, — и чтобы без пузырьков! — и если мы к тому же ещё знаем, что делаем, то в точности совпадёт всё, что мы сделали до сих пор, — и получится дуплет!

А как же иначе можно было бы внедрить внутрь бумаги водяные знаки, ведь это технически невозможно, реально можно добиться этого только между листами! Просто об этом мало кто задумывается. Людям нет дела до технических подробностей.

А полосы защиты?

Потрогай. Что ты чувствуешь?

Теперь посмотри на эту склейку против света, что ты видишь?

Поднеси к уху, что ты слышишь?

Я слышал лёгкий шелестящий шорох, сухой, пергаментный, который ни с чем не спутаешь, я хорошо знал его. И я видел ещё кое-что: качество! Я был восхищён качеством того, что получилось. Бумажка была «настоящая, взаправдашная».

На какой-то момент — это был действительно очень краткий миг — мне в голову пришла мысль, даже не мысль, а убеждение, что такое качество оправдывает преступление. Ради бога, не поймите меня превратно, это не было моим убеждением, оно лишь проникло, внедрилось в мою мысль.

«Водяные знаки», кстати, не вполне корректное выражение. Водяные знаки — это восковые отпечатки, они ставятся тёмным по светлому, против света же кажутся светлыми на тёмном, это можно сравнить с жирным пятном. Наш же водяной знак — который им на самом деле не был, — в отличие от воскового, вообще не проступал на бумаге, ни спереди, ни сзади, а против света был виден тёмным по светлому! То есть наоборот.

Эффект сэндвича.

Любой современный фотокопировальный прибор, разъяснил дядя, может быстро и безупречно копировать купюры. По пятьдесят пфеннигов за штуку. Цветные, двусторонние, по виду не отличишь.

— Но вот что ему не под силу, этому фотокопировальному прибору…

— …Эффект сэндвича, вот что ему не по зубам, — понимающе закончил я. — Всё это мне ясно, дорогой дядя, но неясно мне одно: бумага у нас есть, и достаточно долго мы к этому шли (больше половины книги), но чем же мы всё это напечатаем? Я имею в виду, если производство бумаги — такой длительный и трудоёмкий процесс, то сколько же времени нам понадобится только на изготовление клише, на эти, как известно, очень дорогие, чрезвычайно искусно гравированные тяжёлые пластинки, которые используются при печати, — как это обычно делается, видели, знаем.

То есть когда же мы примемся за них?

— Вообще никогда, — ответил дядя.

— Но вот эта десятка, — я недоверчиво поднял на свет купюру в десять марок, — как же мы переведём её на бумагу, ведь её же надо напечатать?

— Да это как раз самое простое, — дядя махнул рукой, как будто речь шла о чём-то незначительном. — Мы купим офсетную машину, она со всем этим справится одна. Фотомеханическую, автоматическую, со специальной камерой: сверху закладываем твою десятку, а снизу получаем тысячи этих десяток, нет ничего проще. Не машина, а курица-несушка.

Татум-татум.

Тут мне пришло в голову, что я ещё ни разу не переступал порог подвала, а что касается чердака, так даже не знал, существует ли он вообще как таковой. По крайней мере, пути к нему нет, лестница туда не ведёт. Самое высокое место, куда можно попасть в нашем доме, — это последняя лестничная площадка в виде галереи под стеклянной крышей.

Оттуда очень удобно было бы швырять вниз, в вестибюль, камни и балки, тем более, что там, наверху, стоит мощный шкаф, возможно, содержащий тяжелые предметы, судя по нему. (Тогда я ещё не мог знать исхода этой истории, и картина камнепада возникла в моём воображении легко и беспрепятственно.) Что могло скрываться в этом шкафу? Может, крюк для строительных блоков? Или форма для расплавленного свинца?

— Да ты выстроил себе настоящую крепость! — воскликнул я однажды, и дядя с удовлетворением согласился:

— Ага!

•••

Так я открыл ещё и эту тайну. Она скрывалась за дверью, которую я всегда принимал за шкаф.

Дело было под вечер, часов в пять. Солнце целый день пекло через стеклянную крышу и сильно нагрело верхнюю лестничную площадку. Я прислушался к тому, что происходило внизу.

Дядя полчаса назад куда-то ушёл, но госпожа Штумпе была дома, она занималась хозяйством: я слышал, как она зачем-то колотила по плинтусам, потом гремела посудой на кухне.