Двойной язык - Уильям Голдинг Страница 19

– Смилуйся!

И было так странно чувствовать, что тот же рот, который разинулся и кровоточил, когда из него вырывался голос бога, теперь выговаривал слова бедной коленопреклоненной женщины. Какой бы ты ни был бог, смилуйся! Мои одежды девственницы давили меня, прилипали, и я догадалась, что они пропитались потом. Я открыла глаза и увидела. Теперь там был свет. В мире солнца его не назвали бы светом, но тут внизу, в подземном мире благодаря ему можно было видеть – или видеть только его, если вокруг ничего не было. Это было слабое сияние жаровни, и с содроганием, заставившим меня скользнуть по полу, я увидела стоящий на трех ногах скелет творения не этого мира – священный треножник. И я почувствовала, что бог помогает мне подползти к треножнику и наложить руки на толстую прохладную бронзу его щиколоток. Я взбиралась на гору, постанывая, иногда стеная, но спасения не было. Бог востребовал меня на священное сиденье, хотела я того или нет, – о да, это было изнасилование, это Аполлон усадил меня, перекрутил, как ему хотелось, а затем оставил меня. Внезапно, когда он меня оставил, я исполнилась мужеством и закричала собственным голосом, хотя от него было больно челюстям и даже губам.

– Тот рот или другой!

Вновь раздался раскатистый смех.

Затем с той же внезапностью, с какой тут происходило все, он замер. Я хочу сказать, что безумие в моем мозгу замерло, а сердце и легкие перестали напрягаться. Я сидела на сиденье, пусть и неудобном, высоко над невидимым полом. Круглая жаровня со слабо светящимися углями на локоть ниже моего лица была как восходящая в тумане полная луна. Никогда еще я не ощущала в голове такой ясности. Это было женское место, место Пифии. Они вторглись не в свои владения, этот сверхмужской бог, эти два мужских бога, которые ворвались сюда и силой вырвали свои приветственные клики из моего искаженного рта, еще хранящего вкус крови. Самым простым ответом на безумие было бы отказать им в повиновении. Я сидела и грела руки в мягком тепле, исходившем от жаровни. Как они это истолковали, толпа там, наверху? Закутанная с ног до головы Пифия спускается в адитон. Потом – ничего, потом два вопля, более мужские, чем женские, а потом этот смех. Потом тот рот или другой! Они будут спорить и спорить.

Теперь я видела лучше. Дневной свет на ступеньках и ниши – пустые, кроме одной, – я различила торчащие из нее колени Ионида. Он скорчился в своей нише. Смех напугал его? Он по-прежнему ни во что не верит? Теперь появился абрис его головы. Он вглядывался в мой мрак. И заговорил обычным разговорным тоном, в котором всякое чувство отсутствовало:

– Вопрос наших римских гостей, которые согласились, чтобы их имена были произнесены вслух. Юлий Цезарь и Метелл Кимбер. Они спрашивают бога, кто из них поднимется выше?

Я подумала, не засмеяться ли. Будто какого-нибудь бога могли заботить их дела и соперничество! Но я знала, что смех будет моим собственным смехом, а не Пифии. Храня молчание, я услышала, как смеется толпа. Они сочли это шуткой – римские гости решили их повеселить, такие любезные, добрые гости! Затем я услышала, как верховный жрец Аполлона сообщает толпе ответ, которого не слышал, которого Пифия не давала.

– Будет состязание, и один поднимется на засечку выше другого.

Раздались рукоплескания и смех. Будто Ионид и два римских гостя играли в игру на пирушке. Но я же была Пифия, я же не дала ответа… и я забыла про лавровые листья! Они лежали в желобках по краю жаровни. Я запустила пальцы в ближайшую кучку. Это была пыль раскрошенных, растертых листьев. Я собралась рассыпать ее по углям, но тут заметила незамкнутый прут спереди треножника. Его, без всякого сомнения, следовало бы защелкнуть на высоте моей талии. Без него, если бы от листьев у меня закружилась голова, я легко могла бы упасть лицом в жаровню. И я вдруг снова испугалась. Все было мне незнакомо, никто меня ни о чем не предупредил. Частью ритуала в святилище любого оракула был риск, которому подвергаются преданные божеству, – что еще может означать слово «преданные»? Козел подвергся риску и проиграл. Считалось ли, что меня оберегут боги? Он думал, что Аполлон подергает меня за плечо и шепнет на ухо: «Пожалуйста, не забудь защелкнуть прут спереди, моя дорогая. Мы не хотим, чтобы ты сожгла свое лицо». Или он как раз этого и хотел – мой отец, – когда столько лет назад сказал: «Ну, твое лицо тебе богатства не принесет, моя дорогая». Аполлон мог решить, что такая шутка позабавит Бессмертных. Она ведь сказала, та безымянная Пифия, сидя на этом самом треножнике, ее треножнике, моем, нашем треножнике, сказала: «Тебя убьет падение дома». «И смех несказанный воздвигли блаженные жители неба». При одной только этой мысли мое тело свела судорога. Внезапно неимоверная судорога снова меня скрутила. Моя рука поднялась – истинный грот бога! – и сделала знак против сглаза. Пыль и лавровая труха просыпались, расплылись облачком. Часть опустилась на угли. И по ним затанцевали яркие искры. Взметнулись язычки пламени. Поднялся дым. Он ударил мне в лицо, словно меч, направляемый невидимой рукой. Я охнула от страха и вдохнула его полные легкие. И отчаянно закашлялась. Вся пещера – или грот – неимоверно расширилась, потом сжалась, превращая движение в пульсирование. Я услышала пронзительный звук, а потом – ничего.

Очнулась я, ничего не сознавая, кроме боли в голове. Прошло много времени, прежде чем у меня достало смелости открыть глаза. Я лежала на пышном ложе первой госпожи. Повернула голову и застонала от боли. У стены сидел Ионид. Увидев, что я шевельнулась, он встал:

– Выпей.

Я приподнялась на локте. Что-то очень горькое – настой ивовой коры, – решила я, но почти сразу же в голове у меня прояснилось.

– Что случилось?

– Ты чуть было не устроила пожар, вот что случилось. Дым повалил из грота, точно из вулкана.

– Как я оттуда выбралась?

– Не знаю. Там внизу сновали люди, служители. Я видел, как тебя унесли куда-то подальше от любопытных глаз.

– Откуда они там взялись?

– Я же говорил тебе, что гора вся раскопана. Они позаботились о Пифии, вот и все. Я нашел тебя здесь.

– Толпа…

– Осталась сверхдовольна – смех, дым. Надеюсь только, что они сочли все это божественным, а не потешным.

– Там были боги.

– Боги?

– Он. И он.

– Тот, выше по холму? Дионис?

– Ты их слышал.

– Я слышал тебя. Вот и все, что я слышал. Тем не менее…

– Ионид! Что слышала толпа?

– Сначала два твоих крика и эти странные слова «тот рот или другой?» Какие-то смешки. После чего я сообщил нашим римским друзьям ответ оракула. Потом некоторое время ты бормотала. Как все они. Ну почему бог не может работать чисто? Затем настала очередь афинян – естественно, официальный вопрос, а не о зерне и Геллеспонте. Я дал ответ, как мы согласились, но ты все еще бормотала – насколько мне удалось расслышать, ты бормотала «ложь на ложь». Это ведь не подошло бы для официального ответа, правда?

– Наверное, нет. Ионид, я действительно что-то говорила? То есть пока, по твоему выражению, бормотала?