Сицилия: Сладкий мед, горькие лимоны - Мэтью Форт Страница 19

За Виллальбой простиралось залитое солнцем необозримое пространство. Это было царство пшеницы, или точнее — твердой пшеницы, которой Сицилия славится с античных времен. Катон Мудрый называл остров «хранилищем нации, кормилицей, грудь которой питает всех римлян». Мне показалось, что удаленная от моря часть Сицилии не очень изменилась со времен Катона. Должно быть, тогда на полях работало больше людей и было больше деревьев, в тени которых они могли укрыться. Но пшеница, находившаяся на разных стадиях созревания, выглядела подобно той, какой вырастала в те времена.

Издали там, где солнце падало на длинные нитевидные продолжения оболочек, окружавших каждое зернышко, колосья казались мягкими и словно покрытыми пухом. С части полей урожай уже был убран, и на них лежала солома в виде длинных, колеблющихся золотых ожерелий или аккуратных блоков, похожих на инсталляции художников-абстракционистов в каких-нибудь монументальных декорациях.

За пшеничными простирались поля, на которых, судя по их темно-коричневому цвету, поспевали бобы, предназначенные для силосования, а еще дальше — изумрудная роса травы с торчащими из нее горчично-желтыми зонтиками фенхеля. И снова поля пшеницы, пока еще зеленой, созревающей, вол неправильной фермы, вдалеке поднимающиеся на холмы; и выходящие на поверхность горные породы, и пыльная, белая дорога, вьющаяся по уступу ближайшего холма и исчезающая за ним. Картину завершала маленькая деревушка, расположенная на вершине следующего холма. Над всем этим — бескрайнее синее небо, цвет которого меняется: нежно-голубой вдалеке, над головой он становится глубоким, кобальтовым.

Человеку, выросшему среди пойменных лугов долины Темзы, где идиллические панорамы окаймлены зелеными лесами и аккуратными, скругленными холмами и где постоянно слышен шум транспорта, доносящийся с близлежащих дорог, бескрайность, яркость и безмолвие этого пейзажа кажутся чем-то экзотичным и волнующим. Тишина стояла такая, что мне казалось, будто он простирается по другую сторону окна, к которому я прижимаюсь лицом.

Маленькая синяя бабочка отплясывала на обочине джигу, голубь слетел с холма, рассекая воздух. И вновь воцарилась тишина. В то время как землю к западу отсюда покрывали сплошные зеленые виноградники, здесь она растилась огромным пестрым ковром, состоящим из разных лоскутков. Они отличались друг от друга по форме, фактуре и цвету, песочные; темно-желтые; коричневые, как кокос; желто-коричневые, цвета шоколада с молоком; коричневые с зелеными прожилками; коричневые с темными вкраплениями падуба; коричневые, окаймленные по краям красными зарослями маков; и зеленые — цвета морской волны и первой весенней зелени. Этот ковер простирался от горизонта до горизонта и подчинялся неспешным, непредсказуемым и несимметричным приливам и отливам.

Было слишком жарко, чтобы долго любоваться им. Я сел на скутер и взял курс на Кадьтаниссетту, внезапно ощутив приятный ветерок. Это было дивное мгновение.

* * *

В одном из боковых приделов собора в Кальтаниссетте стоит бюст Джованни Джакомо, епископа Кальтаниссетты и Рагузы, запечатлевший его в момент ораторского экстаза: с запрокинутой головой, облаченной в митру, и с вытянутой вперед рукой. Скульптор не сделал решительно ничего для того, чтобы скрыть любовь епископа к мирским радостям: на воротнике его стихаря лежит двойной подбородок, у него полные, чувственные губы и тяжелые веки. Во всем облике епископа есть нечто отталкивающее, но то, как скульптор выразил свое мнение о нем, не может не вызвать улыбку.

Я не принадлежу к числу любителей церковной архитектуры в стиле барокко, поскольку воспитан на элегантной скромности нормандских церквей и на воздушной устремленности готических соборов. Сочетание духовности и мирской театральности, присущее барокко, кажется мне слишком показным и вычурным. Однако это не помешало мне влюбиться в собор Кальтаниссетты с его непугающими размерами, с растениями, торчащими из разных углов, и наружными карнизами, с его прохладным, пульсирующим интерьером и с его великолепными орнаментами. Не было поверхности, не покрытой фресками, лепными украшениями, картинами в стиле тромплей ^[22] или какой-нибудь декоративной безделушкой. Элегантные, плавные линии картин были заключены в роскошные рамы, а цвета на картинах были таких же пастельных тонов, как и то мороженое, которое я видел по дороге в бочонках в «Гран кафе», — фисташково-зеленый, малиново-красный, клубнично-розовый, вишнево-алый, миндально-белый, молочно-кремовый.

Кальтаниссетта находится в центре Сицилии, но путеводители не слишком благосклонны к ней. Они расточают похвалы более знаменитым и лучше сохранившимся красотам Энны, города, расположенного поблизости, и склонны игнорировать Кальтаниссетту, не видя ничего интересного в ее извивающихся улицах.

Действительно, Кальтаниссетта производит впечатление города, который все еще никак не может смириться с утратой своего былого могущества. До своего краха в пятидесятые годы Кальтаниссетта была центром добычи серы на Сицилии. Несмотря на тяжелейшие условия труда и на чудовищную эксплуатацию шахтеров, промышленность приносила городу некоторый достаток, если судить по когда-то привлекательным террасам шахтерских домов и по некоторым более внушительным зданиям. Однако все это осталось в далеком прошлом. Кроме того, жесточайшие бомбардировки во время Второй мировой войны поставили крест на будущем Кальтаниссетты. Впрочем, даже они не объясняют того мертвого духа, который царит в некоторых частях города.