Переход - Эндрю Миллер Страница 19

– Оп-па, – говорит он, ставя Зои на ноги в девятый, в десятый раз. – Оп-па.

Ее первый день рождения: всевозможные нежные торжества. Утром Тим разводит красную краску – нетоксичную, совершенно безопасную, – размешивает ее в жаростойкой стеклянной миске, на глазах у Зои и Мод вжимает руку в краску, а затем в белую стену у задней двери.

– Ну вот, – говорит он, глядя на отпечаток, красный призрак своей руки. – Теперь вы.

Следующая – Зои, лишнее стирают с ее запястья бумажным полотенцем. Тим ее поддерживает, помогает ровнее прижать ладошку к стене. Дитя дивится на оставленный след. Делает еще три, бледнее и бледнее.

– Теперь мамочка, – говорит Тим. – Давай, мамочка.

И Мод мочит руку в краске, наклоняется через Зои оставить отпечаток.

– Давай-давай, – подбадривает Тим, опять сунув руку в миску.

Бледные отпечатки подробнее, точнее копируют сотворившую их руку, узор и текстуру кожи. Тим фломастером пишет на стене дату, потом они вместе моют руки в кухонной раковине, и красная краска, красная вода штопором уходит в слив.

В полдень приезжают Рэтбоуны – мистер и миссис Рэтбоун, двойняшки, жена и дети Магнуса (сам он в Цюрихе).

Чуть позже приезжают родители Мод на желтой машине – ни модели, ни производителя никто не узнаёт, однако машина проезжает шестьдесят с лишним миль на галлон. Паркуются аккуратно, но не слишком близко к «рендж роверу» Рэтбоунов, гуськом шагают под розовый куст, по тропинке, по древнему морскому дну. В людной гостиной мать Тима целует обоих, и они сносят это, лихорадочно изображая задор, который им решительно чужд. На несколько минут женщины остаются вдвоем, и миссис Рэтбоун беседует с миссис Стэмп, точно жена премьер-министра с супругой африканского президента, – жена премьер-министра, которая с утра пораньше зарядилась упражнениями цигун, а затем парой-тройкой коктейлей – или одним, но очень крепким. Миссис Стэмп – умная, с лицом как цветочек или насекомое, выглянувшее из цветочка, – без конца твердит: «Ой, да-да», и старается не пялиться на руки миссис Рэтбоун, когда та трогает ее руками.

У мужчин фиаско иного рода. Мистер Рэтбоун не знает, сколько миль на галлон проезжает его «рендж ровер», и вообще, это машина его жены. Его не интересуют дороги или разные маршруты откуда-нибудь куда-нибудь еще, если, конечно, ты не в самолете на десяти тысячах, скажем, футов – там он предпочитает летать вдоль речных русел. Он спрашивает, где мистер Стэмп учился, а получив ответ, кивает и ничего не говорит. Мистер Стэмп не спрашивает, где учился мистер Рэтбоун, но не потому, что предвидит ответ, а потому, что азы поддержания светской беседы ему практически неведомы. Оба держат дистанцию, дабы не допустить случайных касаний, дабы друг друга даже не почуять.

– Пойдемте наружу! – говорит Тим, наблюдая все это от передней двери. – Все-все, давайте!

В наперстянках пчелы, после вчерашнего дождя земля у калитки усыпана розовыми лепестками. Все садятся на теплую влажную траву. Взрослые, даже мистер и миссис Стэмп, пьют шампанское, Перье-Жуэ, и пьют изрядно. Зои смачивают губы шампанским, и все единодушно решают, что ей нравится. Любимец ребенка – отец Тима. У нее для него есть особое имя – видимо, это имя.

– Убу! – зовет она, едва завидев его алые вельветовые штаны. – Убу!

Похоже, этого-то имени Тимов отец (майор Питер Энсли Рэтбоун, мировой судья, сын генерала, внучатый племянник виконта) втайне и дожидался всю жизнь.

– Я Убу! – грохочет он Саре и Майклу, когда они выкатывают свои худосочные байки из сарая, кривясь так, будто гвалт вечеринки выселил их из родного дома. – Я Убу! – кричит он новому молодому викарию, который прогуливается по улице с женой.

Следуют салонные игры: «передай посылку» (под каждым слоем подарок), прятки, «прицепи хвост ослу». Затем торт с банановым пюре, корицей и йогуртом, с одинокой свечкой на верхушке. Старшие дети подхватывают Зои на руки, ставят на землю. Тискают ее, лицом суются ей в лицо. То и дело она ищет Тима, его одобрения этим странным событиям. К трем часам она ошеломлена, бледна, розовый бутон рта (сочное его совершенство) измазан, кажется, землей.

– Отнесешь ее наверх, Мод? – спрашивает Тимов отец.

– Да, – говорит Мод. – Думаете, она устала?

– Конечно, устала, – отвечает он. Усмехается, но без юмора. – Она с ног валится. Тебе не кажется?

Так что Мод берет ребенка на руки, а Тимов отец смотрит на Тима, а тот отводит глаза, собирает тарелки и несет их в кухню, где отпечатки рук на стене, высохнув, обрели нежданные свойства. Зря я, думает Тим, выбрал красный.

В августе они едут на побережье. Мод за рулем новой служебной машины, вишневой «хонды» – в сравнении с «корсой» большой прогресс. Тим на заднем сиденье с Зои, умиротворяет ее сушеными яблочными кольцами, молочной смесью, песенками. Заезжают на бензоколонку поменять Зои подгузник. В багажнике огромный тюк детских вещей. Одна прогулочная коляска (массивный транспорт для пересеченной местности) занимает полбагажника.

Когда они забирают ключи в конторе у Криса Тоттена, маклер дружелюбно курлычет с ребенком, разрешает ей отпечатками пальчиков запятнать нержавеющий корпус зажигалки, спрашивает Тима с Мод, какие у них планы переходов.

– Пока ничего такого, – отвечает Тим. – Сначала посмотрим, какой из этой девчонки моряк.

«Киносура» пришвартована посреди реки. Мод вызволяет тузик из его зимовья в стеллаже на понтоне. В тузик пробрались любопытные вещи. Раковина мидии, крышечка от бутылки, перо. Что всего любопытнее – сброшенная змеиная кожа, словно бумажная, почти невесомая.

Зои уснула в рюкзаке, но при первом взмахе весел просыпается и крутит головой в явно нарастающей панике. Когда добираются до «Киносуры» и передают девочку через леер, она уже вопит. Ее уносят вниз, успокаивают, но всякий раз, когда опять выносят на палубу (всякий раз утешая), ужас ее вспыхивает вновь, и приходится снова бежать с нею вниз. Они хотели остаться на долгие выходные, но спустя полтора дня возвращаются – перебежками от бензоколонки к бензоколонке. Вторая попытка равно безнадежна; третья, пожалуй, чуть похуже: дитя смотрит на воду как на застарелого врага, внезапно и чудовищно реального. С девочкой не поговоришь, ее страхи не уймешь. Роберт Карри, отчасти понаблюдав, как она извивается в отцовских руках и кричит, будто у нее разрывается сердце, замечает, что просто, наверное, еще рано. Столько воды, сделаешь шаг – весь мир кренится. Телу неприятно, а как же? Он улыбается всем троим. У него в волосах крошечные завитки металлической стружки.

– Не мое дело, само собой, – прибавляет он.

Но Тим пылко с ним соглашается.

– Слишком сильно, слишком рано, – говорит он и от облегчения смеется.

Спустя две недели Мод едет одна. Есть несделанная работа, задачи неотложные или могущие так пониматься. Тим поедет в следующий раз, но в следующий раз он говорит:

– Да ничего. Езжай ты.