Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - Чарльз Кловер Страница 19

Еще до войны Трубецкой и Якобсон занялись самым загадочным и увлекательным вопросом языкознания: каким образом звуки, слова и структуры порождают значения. Те упорядоченные семантические оппозиции, которые им удалось обнаружить, проявлялись в виде статичной, кристаллизовавшейся и неизменной вселенной взаимосвязанных элементов – мгновение застыло. Никак не получалось объяснить одно постоянное свойство языка, на которое Трубецкой наткнулся при исследовании праславянских диалектов, когда попытался превзойти Шахматова. Это постоянное свойство языка – изменчивость.

Языки меняются с ошеломляющей скоростью. За несколько веков единый язык может расколоться на два диалекта, носители которых уже не понимают друг друга. Звучные поэтические рифмы спустя десятилетия покажутся атональными или дребезжащими. Романские языки – французский, итальянский, испанский – развились из народной латыни всего за 400-500 лет. Хотя такие изменения были детально систематизированы прежними поколениями филологов и тем же Шахматовым, никто всерьез не задумывался над причинами перемен. Как само собой разумеющееся принималось, что изменения языка вызываются историческими факторами – переселением народов, изоляцией каких-то групп людей или, наоборот, их контактами.

Якобсон и Трубецкой усомнились в том, что язык меняется главным образом под действием исторических факторов, понимаемых как случайное нагромождение внешних событий. Оба они полагали, что эволюция языка обусловливается преимущественно внутренней логикой и не может быть непосредственным результатом вмешательства извне. Для доказательства требовалось только одно – обнаружить закономерные изменения и вывести универсальные законы, применимые к любым языкам во все времена.

В поздние годы своей жизни Якобсон любил рассказывать коллегам о том, как они вместе с Трубецким положили начало лингвистической революции, вдохновившись теорией термодинамики. Новые представления о равновесии, разработанные к 1890-м годам физиком Людвигом Больцманом, породили мощную теорию «систем». Если газ из одной камеры выпустить в другую или если нагреть стальной прут с одного конца, системы пытаются достичь «состояния покоя», то есть часть газа перетечет в другую камеру или жар равномерно распространится по всему пруту, который будет постепенно остывать. Якобсон считал учение Больцмана о равновесии систем «началом новой науки и нового искусства, ориентированных на функцию и цель, а не причину» ^[59].

Иными словами, язык можно приравнять к камере из примера, который рассматривает Больцман: если вводится новый элемент – скажем, новое слово – или меняется произношение старого слова, то язык реагирует как система с нарушенным равновесием, то есть ищет новое состояние покоя. Но взаимосвязанность лингвистических единиц приводит к тому, что, осваивая новый элемент или какое-то изменение, система вынуждена, в порядке компенсации, изменить множество других единиц. Язык, как любая система, ищет «равновесия». Исследования Якобсона и Трубецкого показали (а затем работы других лингвистов подтвердили), что изменение каких-то аспектов языка вызывает цепную реакцию. Их исследование сводилось лишь к смыслоразличительным звуковым единицам, то есть фонемам, не охватывая целые слова, и обнаружилось множество соотношений между фонемами, которые сохраняются независимо от того, к какому языку они принадлежат.

Фонологическая теория Трубецкого доказывает, что определенные фонологические признаки повсеместно выступают в сочетании с другими, а в отсутствие этой пары утрачиваются. На практике эти отношения абстрактны, их почти невозможно описывать человеческими словами. Например, во всех языках долгота гласного не выступает в качестве смыслоразличительного признака, если отсутствует фиксированное ударение, а при таком ударении долгота становится значимой.

Эти перемены ускользают от человеческой интуиции, отчего кажутся еще более занимательными. Их трудно объяснить, если не допустить возможности, что недоступный сознанию орган формирования языка у нас в мозгу устроен куда сложнее и тоньше, чем мы думали. На самом деле впоследствии удалось также доказать, что звуковые изменения всегда происходят группами, то есть изменения в языке случаются не изолированно, но каждое изменение включает цепную реакцию дальнейших изменений, компенсирующих первоначальный сдвиг ^[60].

Так, за триста пятьдесят лет, с 1350-го до 1700-го, практически все гласные среднеанглийского языка, один за другим, превратились в дифтонги. Это крупнейший задокументированный в современной лингвистике «цепной сдвиг»: множество звуков шаг за шагом продвигались по фонетической шкале. Другие цепные реакции были выявлены в Германии XV–XVI веков: взрывные согласные перешли в придыхательные, b – в f, d – в th или ts, g – в h ^[61]. Регулярность этих переходов указывает, что языки вынуждены следовать по каким-то заранее намеченным путям, по мере того как они развиваются во времени. Так в структурной лингвистике появляется почти метафизическая или телеологическая нотка ^[62].

Трубецкой писал Якобсону: