Барашек с площади Вогезов - Катрин Сигюрэ Страница 19

Эта тайная уступка в моей личной жизни есть способ предварить упоминание, которое будет необходимым в ходе судебного процесса, а меня иногда упрекают в возмутительном поведении: смех с гостями во все горло при открытом окне… Это правда. Но должна ли я бежать к окну и закрывать его, если смеюсь? Или предвидеть момент, когда за короткими спазматическими выдыханиями последуют колебательные движения голосовых связок? А может, мне порекомендуют смеяться только зимой или, хуже того, принимать у себя только таких людей, которым не заставить меня смеяться? О нет, это меня убьет. Ни больше ни меньше. Людям без чувства юмора я всегда предпочитаю людей, любящих посмеяться, потому что они по большей части умные. Существует, конечно, юмор для глупых, и это неоспоримо, и он распространен даже среди изысканных людей, надеюсь, мы хорошо понимаем друг друга. Все мои друзья, любящие посмеяться, горой за барашка, и это они образовали группу «В поддержку парижского барашка». Они знают, что барашек не сможет ни заполнить мое одиночество, ни заменить большую любовь. Некоторые из них знают даже о наличии Незнакомца с площади Вогезов, хотя я избегаю упоминать о его существовании. Но это все равно что подчеркнуть его отсутствие.

Я выбрала самую маленькую собачку, которая, к несчастью, оказалась самой некрасивой и самой дорогой, но мне хотелось, чтобы мадам Ревон смогла посадить ее в сумочку, носить на руках, надевать на нее резиновые ботики и дождевичок, короче, чтобы она забавлялась с ней, как с куклой Барби. Вдохновившись, я пролистала каталог аксессуаров, подходящих для собак этой породы, о которой умолчу, чтобы не делать рекламы. Цена этой собаки была настолько чрезмерной, что я закрыла глаза на стоимость сумки для нее и нескольких основных собачьих принадлежностей, которые в сумме потянули на две тысячи евро со скидкой, да плюс еще и искусственная косточка за три с половиной евро. Но это не важно. У меня имеется некоторый доход «со стороны». В своей жизни я бывала и весьма обеспеченной, и практически неимущей, но никогда не завидовала богатству других. Мне достаточно крыши над головой и отопления, остальное не имеет никакого значения, включая столовые приборы. Я люблю освещать темноту свечой, душ принимаю только холодный и за неимением шампанского пью минералку «Контрекс» (в стеклянных бутылках даже в период обнищания). В настоящее время я живу без особых забот и, если мне надо, несмотря на то что моя рента не сопоставима с доходами от нефтяных скважин, могу купить недешевую собаку для старой дамы, а себе – пару шпилек после недели высокой моды. Я не миссис Барт и не Фанни Ардан. И Эрику Жуффа не удалось похитить мою душу!

Собаку я посадила в прозрачную виниловую сумку, и неспроста: мадам Ревон сможет восторгаться этим сокровищем сразу после моего прихода к ней, восторгаться под бой часов с позолоченным циферблатом, стоящих на каминной полке под безобразным глобусом. Еще в магазине я заметила, что это милое четвероногое создание отличалось взглядом жертвы, видимо, из-за того, что собака была слишком маленькой, чтобы быть счастливой среди множества своих сородичей. Мне хотелось верить, что на красивом диване мадам к ней вернется ее удаль. Если можно так сказать – удаль, – при ее-то микроскопических размерах.

Поднимаясь на третий этаж с кучей свертков и, конечно, с лотком для справления нужд, на случай, если мадам Ревон, которой иногда не под силу подняться с постели, не сможет выгулять питомца, я сожалела, что не купила миску, из которой собачка будет есть. Но, может быть, ей удастся прожить несколько дней без еды.

Диалоги с пожилыми людьми часто бывают сюрреалистичными (так же, как и с некоторыми молодыми, состарившимися преждевременно).

– Что это такое? – воскликнула мадам Ревон, увидев собаку, сидящую в пластиковой сумке.

– Собака, – ответила я.

– А для кого?

– Для вас! Для меня – барашек, если вы не забыли…

– Но что я буду делать с собакой? – с недоумением спросила она.

– То же самое, что и с предыдущей, – пояснила я.

Не буду воспроизводить наш диалог полностью, поскольку читать его не менее утомительно, чем было вести. К примеру, мадам Ревон задала странный вопрос: «Она черная?» – хотя благодаря прозрачности сумки было видно, что у собачки вид, как у индейцев сиу, это я гарантирую.

Не доверяя, видимо, своим глазам, мадам взяла у меня из рук сумку и повертела ее. Обнаружилось, что с боков собачка была светло-коричневой, но мадам не выказала разочарования.

– Черная – это практично, – заметила я невпопад.

Мне показалось, что с того момента, как мадам Ревон открыла мне дверь, она помолодела и выглядела теперь лет на шестьдесят пять. Она вытащила из сумки собачку, поцеловала ее, спустила на пол и, увидев, что та затрусила к дивану, поняла наконец, что это действительно собака. Все еще с недоверием глядя на это чудо, она совсем как ребенок захлопала в ладоши. Потом посмотрела на меня и проговорила с нежностью:

– Вы действительно чокнутая…

Это было нечто вроде комплимента. Раньше я не замечала за ней, что у нее ограниченный словарный запас, но она на самом деле разволновалась, а кроме того, мадам была в преклонном возрасте.

Но, увы, она огорчила меня, спросив: «Сколько я вам должна?» Про себя я подумала, что стоимость собаки – ничто по сравнению с моим отсутствием в предстоящие несколько дней и особенно по сравнению с временным прекращением визитов моих друзей. Но я поняла, что это был такой намек на вежливость с ее стороны. Также она добавила, что ее согласие взять собаку вовсе не говорит о том, что она согласится на барашка. Я любезно возразила, что не торгую собаками. И поскорее ушла к себе, потому что есть люди, которые самое лучшее умеют превращать в недоразумение. Я хотела сохранить свою радость, то есть образ себя – радующей и радующейся, и заодно помечтать о том, что в самой ближайшей перспективе тоже буду вознаграждена.

У меня было смутное предчувствие, что я никогда не вернусь с Корсики, а если и вернусь, то очень нескоро. Или вернусь сильно изменившаяся, может быть, с укороченной ногой или что-то в этом роде. Поэтому я почувствовала необходимость попрощаться с двумя людьми – месье Жуффа, Эриком, и Незнакомцем с площади Вогезов.

Начала я с Незнакомца, рано утром, во время моей ритуальной прогулки. Я предстала перед ним и сразу же выпалила:

– До свидания! – на что он удивленно, словно ожидая услышать объяснение, ответил:

– Здравствуйте…

Удаляясь, я уловила на ходу два слова, которые выкрикивала его консьержка:

– Месье! Хозяин!

Он что-то забыл дома, поняла я и задумалась: хозяин чего? Нет, «хозяин» не слишком красивое слово – он мэтр. Но кто он на самом деле? Певец, шеф-повар или школьный учитель? Здесь, правда, стоит учесть, что в нашем квартале 29 процентов населения были адвокатами, а остальные коллекционируют предметы искусства. Девятнадцать часов, прошедшие с этого времени, и еще целый час сверху я умирала от желания считать его адвокатом. В конце концов, было бы круто сказать «мой адвокат», это звучит как «мой доктор», что гораздо лучше, чем «врач», потому что «врач» больше подходит, когда ты уже почти что мертв.