Вечный Жид - Сергей Могилевцев Страница 19

Приход Обломоффа в революцию, как крупного, вполне уже сложившегося писателя, был неизбежен. Собственно говоря, революционный порыв начала перестройки был неким веянием, захватившим самые разные слои общества, и прежде всего интеллигенцию. Что уж говорить об Айзеке Обломоффе, имевшем за плечами такой нашумевший роман, как «Кровь на снегу», и таких друзей, как Иосиф Айзенштадт?! Обломофф бросился в революцию со всей искренностью, на которую только был способен, со всем жаром своей исстрадавшейся в хождениях по мукам души. Все помнят цикл его знаменитых статей в перестроенных газетах, в которых он называл перестройку началом резолюции в России, и пытался, насколько возможно, обосновать неизбежность такой революции. Все, разумеется, помнят и самую знаменитую статью Обломоффа: «Конец президента», которой были обклеены подземные переходы в обеих столицах, и на продаже которой ее распространители сделали себе небольшие состояния. Айзек потом, когда все уже кончилось, беседовал, не называя себя, с этими распространителями, совсем еще молодыми ребятами, и они в один голос говорили ему о том ажиотаже, который царил на улицах Москвы и Ленинграда после выхода этой статьи.

– Если бы, – говорил ему один из распространителей, – Обломофф въехал на белом коне на улицы Москвы, он бы был встречен, как очередной Мессия, которому отдана в руки судьба России. Народ, безусловно, пошел бы за ним, как за новым вождем, и он мог совершить новую Октябрьскую революцию, не пролив при этом ни единой капли крови. А если кровь все же пришлось бы пролить, народ с радостью отдал бы ее до последней капли за те светлые идеалы, которые Айзек нарисовал в своей знаменитой статье. Ах, Айзек, Айзек, как же ты опрометчиво поступил, как же ты не воспользовался шансом, который предоставила тебе история!

Айзек потом не раз вспоминал сетования этого молодого парня, продававшего некогда газеты с его знаменитой статьей, и каждый раз соглашался с ним, что, возможно, упустил свой единственный в жизни шанс, позволявший ему стать вождем готовых к революции масс. Но одновременно с этим сожалением Обломофф каждый раз думал, что, возможно, возглавь он революцию, выведи он народ на улицы, и Россия, очевидно, была бы залита кровью, а его потом бы предали анафеме и проклинали из поколения в поколение, как нового российского деспота. Впрочем, тут же думал он, мало ли было таких кровавых деспотов в России, возводивших блестящие северные столицы на костях чуть ли не половины мужского населения страны, строивших сибирские города на костях миллионов мужчин и женщин, делавших революции на все тех же белых, покрытых, впрочем, алой человеческой кровью костях сограждан, завоевывавших такой же ценой Сибирь, Астрахань, Казань, Крым и Кавказ, – мало ли было в России таких вождей и таких лидеров, во имя своих личных амбиций или, наоборот, во имя высших идей делавших с этим народов все, что им пожелается. И всякий раз вместе с сожалением об упущенных возможностях к Обломоффу приходила уверенность в том, что он вовремя остановился и не перешел опасной черты, за которой, возможно, он бы погубил свою бессмертную душу! А слава? – славы писателя у него к тому времени и так было в избытке, и никто отобрать ее у него уже просто не мог.

Тем не менее, революционный порыв Обломоффа продолжался несколько лет, вплоть до знаменитого расстрела парламента, который сильно поохладил его воинственный пафос, заставив отойти на шаг в сторону с опасной тропы русского революционера, грозившей тому, кто на нее ступил, чем угодно: тюрьмой, виселицей, пулей, гибелью друзей, каторгой, проклятием, лагерным безмолвием, и так далее, – всего этого в России, как известно, было в избытке. Тем не менее в те незабываемые годы Обломофф по праву делил славу великого писателя и подвижника с Солженицыным и первым президентом России, на месте которого он при желании вполне мог быть. Что же касается судьбы первого президента распавшейся и ушедшей в небытие империи, то хорошо известна роль Обломоффа в его спасении из Форосского пленения, во время которого он, без преувеличения можно сказать, рисковал своей жизнью! «Каждый русский должен пройти через революцию!» – этот девиз Обломоффа тех лет подхватила и понесла на своих знаменах революционная русская молодежь. Все русские, как радикальные, так и лояльные правительству партии так или иначе ориентировались на революционный опыт Айзека Обломоффа и на его статьи, обосновавшие неизбежность повторения в России одна за одной многочисленных революций, как мирных, так и насильственных, сменявших в этой стране различные исторические этапы. «Россия больна революцией, – не раз говорил Обломофф, – более того, она беременна революцией, и вынуждена, как Есенинская сука, раз за разом рожать под забором очередное революционное поколение, которое потом она, как все та же гулящая сука, бросит на произвол судьбы, на пули и штыки защитников официального режима!» Обломофф, как писатель, пользовался образными сравнениями, он называл Россию гулящей Есенинской сукой, воющей с тоски на Луну и бросающейся в объятия к первому попавшему приблудному кобелю, от которого потом рождаются революционные недоноски, обреченные или на пулю и сибирские лагеря, или на кресла в новом революционном правительстве, которое моментально вырождается и превращается в кровавый режим, ибо ничего иного из разнокалиберных недоносков выйти просто не может! Точно так же он образно описал тех приблудных кобелей, которые вдоволь тешились с гулящей сукой-страной, подробно объясняя, кем они могут быть: авантюристами, евреями, инородцами, марсианами, религиозными фанатиками, бесноватыми, шизофрениками, гомосексуалистами, параноиками, чистыми и искренними юношами, профессорами университетов, садистами, юристами, чекистами, фрейдистами, агностиками, неоплатониками, и даже безобразными и бесформенными грибами, родичами безобразной и бесформенной плесени, случайно принявшей облик русского человека. «В России возможно все, – частенько говаривал и в кругу сподвижников, и в своих статьях Обломофф, – и тем более все возможно в русской революции!» «Россия не может прожить и года без революции!» – еще одно его знаменитое высказывание. А также следующее: «Нет такого еврея, который бы не попробовал сделать русскую революцию!» Вообще вопрос об участии в русской революций евреев не мог, разумеется, быть обойден Обломоффым, ибо он сам был евреем, и лучше других знал, что подвигло его самого войти в эту, как он выражался, грязную и зловонную воду ленинского разлива. Любая революция, тем более революция в России, объяснял Обломофф, в глубине своей религиозна, она основана на вечной борьбе Бога и дьявола за основной вопрос, главный и центральный вопрос всего христианского учения: о невозможности построения Царства Божьего на земле. Любые революционные мечты и любые революционные процессы, возвещающие нам о возможности светлого будущего, достигаемого с помощью революции – это уступка дьяволу, уступка вечному погубителю человеческого рода, пленявшего нас сладкими сказками о возможности Царства Божьего здесь, на земле, и сейчас, которое можно завоевать в борьбе против тиранов. В этом смысле любая революция, обещающая нам светлое будущее и небо в алмазах через самое малое время, направлена лично против Христа, преданного, как известно, еврейским народом, который так и не принял его, не принял именно потому, что хотел построить Царство Божие на земле. Две тысячи лет живут евреи с этой своей родовой, ставшей уже генетически запрограммированной мечтой, от которой уже никуда не могут деться, и участвуют вынужденно во всех революциях по всему миру, где бы они ни происходили. Чего бы, казалось, проще, скажет оппонент Обломоффа, – изгоните евреев из России, и о революции здесь можно будет забыть навсегда! Как бы не так! По злой иронии судьбы, по злой насмешке ее, по сумме исторически сложившихся обстоятельств русский народ тоже генетически закодирован на вечную мечту о Царстве Божием на земле, и постоянно стремится эту мечту осуществить! В этом смысле евреи и русские близнецы-братья, два глубоко родственных друг другу народа, два, как это ни парадоксально в применении к русским, антихристианских народа, несмотря на все видимое тысячелетнее торжество христианства в России! Что, кстати, великолепно подтверждается успехом здесь Октябрьской революции, посулившей русскому народу Царство Божие на земле, которое он сразу же стал строить, отрекшись от веры отцов и разрушив до основания большинство православных храмов. «Россия беременна не только революцией, но и протестантизмом, – не раз говаривал Обломофф, – и мы еще не раз увидим здесь своих Янов Гусов, прибивающих на стены православных храмов свои революционные манифесты!» Хорошо известно, чего стоило высказывание о коренившемся в душах русских людей антихристианстве Обломоффу! Хорошо известно, чего стоило ему высказывание о грядущих русских Янах Гусах! Отлучение Обломоффа от православной церкви буквально взбудоражило страну, а самого писателя повергло в глубокое уныние и даже в шок, от которого он долго не мог оправиться. Именно после этого отлучения от церкви – широко разрекламированного и растиражированного всеми газетами, в том числе и теми, что подняли свои тиражи благодаря его статьям, – именно после этого отлучения Обломофф перестал писать какие-либо статьи. От него еще требовали свежего материала, издательства заказывали новый роман о революции и предлагали за него баснословные гонорары, некоторые все еще ожидали, что он въедет в Москву или в Питер на белом коне и провозгласит себя новым вождем нации, а он, погруженный в величайшее уныние, решил вообще бросить писать, навсегда расставшись с литературой. Опустошенный, одинокий, оплеванный и не понятый Айзек Обломофф тайно от всех покинул Москву и уехал в Крым, в свою родную Аркадию, в город своего детства, где провел безвыездно несколько тяжких и мучительных лет, с болью наблюдая из крымской глуши за тем, что происходит в его горячо любимой России. Оставим же его на некоторое время в этом вынужденном одиночестве, и начнем собирать новый материал для биографии любимого нами писателя.