Открытки от одиночества - Максим Мейстер Страница 19

По дороге заскочил на кухню и ненадолго застопорился перед холодильником. Есть еще не хотелось, но что-то взять надо. Или не надо? Сумку таскать не хотелось. Утром так приятно гулять налегке. Ладно, обойдемся без сложного завтрака. Универсальный ответ — бананы и привет. Хлопнул дверью холодильника, схватил со стола связку бананов и выскочил на улицу.

Очень рано. Даже прохладно, почти все досматривают сны, самые сладкие как раз в это время, на рассвете. На песчаной дорожке к морю видны следы. Я знаю, чьи они. Даже не разумом. Просто знаю. И знал бы, даже если бы разумность на мгновение отключили. Это как раз тот след, который утром искала моя рука.

Как странно: порой холодный и зыбкий песок умеет сохранять тепло души лучше, чем надежный и удобный водяной матрац.

Я быстро зашагал по краю дорожки, стараясь не оставлять своих следов.

— Ну, где ты уже?! — Кана увидела меня издалека и не оценила медленности моего приближения, сочтя их за сонливость. А я ловил тепло ускользающих шагов. Но как тут объяснишь?..

— Ты тут уже весь берег перетоптала, — сказал я. — Ступить некуда. Где твой беглец?

На берегу, посреди усеянного следами песка, лежало перевернутое надувное кресло, — видимо ночью до него тоже добралось море, но не заинтересовалось сильно, забрав более интересную добычу.

— Где-где… Да вон!..

Я глянул в сторону восхода и на его фоне довольно отчетливо рассмотрел самолет, который сейчас выглядел немного нелепой, но вполне самостоятельной лодкой без парусов.

— Недалеко, — решил я. — Даже вплавь можно, наверное… Ну, для тех, кто плавает хорошо, — вовремя добавил я, заметив, что Кана собирается что-то сказать.

— Нет, тут моторка нужна.

— Да ладно, зачем? Да и Сен сейчас спит, будить его дольше, чем самим сплавать. Давай возьмем мой катамаран. За одним разомнемся и поговорим. Знаешь как здорово разговаривать, когда педали крутишь!

— Вчера что ли не наговорился? — Кана смотрела вслед самолету и, похоже, что-то прикидывала. — Впрочем, давай, пока не жарко.

Я переложил связку бананов в другую руку и зашагал по берегу к Мелкобухте. Звали ее так вовсе не из-за мелководья, дно здесь, наоборот, уходило вглубь сравнительно круто. В Мелкобухте держали всякую плавучую мелочь: лодки, небольшие катера, катамараны. Вот и мой стоял тут, большую часть времени жарился на солнце без дела. Разумеется, хорошо привязанный.

— О, давай позаимствуем эту моторку! — предложила Кана, оказавшись среди десятка разноцветных и разнокалиберных лодок.

— Нет, нельзя. Если человек мотор не снял, значит, или растяпа, или скоро подойдет и куда-то поедет. Давай на катамаране. Я по нему соскучился. Вчера же только прилетел.

— Так бы сразу и сказал, — хмыкнула Кана. — Любитель медленной езды.

— В устах летчицы звучит жутким оскорблением!

— Да ничего подобного… совсем и… не жутким. — Она помогла мне спихнуть легкий катамаран в воду и уже сидела в левом кресле, насмешливо поглядывая на меня.

— Зато, если часто ездить на катамаране с педалями, то ноги будут сильными и стройными, а если только молча сидеть попой в кресле самолета, то — неизвестно!

— Что ты понимаешь! Один полет сжигает больше калорий, чем топтание твоих педалей вокруг всего острова, ибо — нервы.

— Вот, сейчас и сравним, крути, давай.

— Я-то сравню, а вот как ты сравнишь?

— Ну, доплывем до самолета, ты мне покажешь как им управлять, давно обещала.

— Когда это? — искренне удивилась Кана. — Вот уж такого я вслух обещать не могла!

— А ты не вслух… Я помню, когда-то давно, но я запомнил очень хорошо, нам было так легко вдвоем, что я почувствовал образ, в котором я за штурвалом твоего самолета, а ты прижалась сзади и положила ладони на мои запястья. Причем, помню хорошо именно образ, а детали — когда это было и при каких обстоятельствах…

Шутливый разговор резко стал серьезным. Настроение сменилось, и мы какое-то время молча крутили педали. Потом захотелось сменить тему. Причем, видимо, сразу обоим и одновременно, потому что мы хором сказали:

— Кстати, как там родители? — Кана.

— Кстати, про педали и ноги… — Я.

Мы рассмеялись.

— Ладно, раз мы такие оба испугались, то я назло скажу по-серьезному. Знаешь, если я даже в мыслях дала кому-то взяться за штурвал своего… Альвиса, то это — многое значит. Наверное, это было еще тогда… Еще не знали, что наши матрицы… Знаешь, он для меня словно живой. И очень дорогой. Даже с людьми такого не чувствовала. Только с тобой, но это другое. Вот сейчас он уплыл. Понятно, что просто не углядела, привязать забыла, волной унесло, но мне кажется, что Альвис сам решил поплавать, заскучав ночью на берегу. Заскучав и, может, даже приревновав. Ты и слова-то такого не знаешь, наверное. Оно в романах старых встречается только… Потому я так и смеялась утром, и все внутри пело. И я бегала по берегу и ругалась на него, а самой так хорошо и весело…

Кана говорила сбивчиво, рвано, с большими паузами, но я не перебивал. Чувствовал, что речь идет о чем-то настолько сокровенном, что любое мое слово, даже самое правильное и уместное, может все разрушить. А ведь я даже не знал, что она зовет свой самолет по имени! Я сидел и слушал, стараясь не шевелиться, насколько это было возможно крутя педали.

Вдруг меня накрыл образ. Я высоко-высоко в небе. И я один. Нет, не один. Внутри кого-то. Нет. Я един с кем-то. И в небе. И весь мир — подо мной. А я — словно неземной. И гул сливается с биением сердца, а душа…

И это непередаваемое ощущение, этот мимолетный образ сказал много больше, чем слова и… и даже больше, чем паузы.

Кана замолчала, словно почувствовав, что слова уступили место более точному.

Мне захотелось поделиться в ответ чем-то столь же сокровенным, но незаконченная мысль про педали и ноги меня сбила.

— Я тоже люблю на своем катамаране ездить. Когда долго сидишь в мастерской, режешь эти доски надоевшие в пыли и стружке, да пусть даже интересную игрушку, но все равно же сидишь на одном месте, так потом сядешь на него и давай вокруг острова пару кружочков. Такой довольный потом, уставший, и снова можно доски делать. — Я старался говорить как она, но с каждым словом все сильнее ощущал неуместность сравнения живого Альвиса, с которым летает душа, и педального катамарана, на котором я просто разминаю засидевшуюся задницу. — Знаешь, я летал на выходные к родителям. Но пробыл там больше недели. Они все время слагают матрицу, и я тоже начал. Уже через день. Словно и не уезжал никуда. Оказался в семье. Как же это отличается от почти-браков! Когда долго живешь один, то, вроде как, и забываешь. Но стоит окунуться, почувствовать всех своих внутри… Хочешь, скажу, что я пообещал родителям? Да нет, даже не им, а себе самому в первую очередь!

— Скажи.

— У меня больше не будет почти-жен. — Я замолчал. Теперь мы поделились равным по сокровенности, и можно было просто крутить педали.