Ты + я - Надежда Нелидова Страница 19

– Не ножницами, – пролепетала Аня, чувствуя себя мясником. – Ножом, наискось… Ножницы сдавливают стебель.

Они проговорили с Поэтом до закрытия. Обычно от посетителей отбоя не было – а тут ни одного. Точно кто-то повесил на дверях табличку «Закрыто на обеденный перерыв». Или «Все ушли на базу».

Аня призналась, что, и правда, избегает лишний раз подходить к срезанным цветам. Какая-то там печальная аура… Другое дело горшечные растения. Она к ним привыкает, и они к ней тоже. И когда их уносят, ей передаётся их трепетная тревога. Она мысленно уговаривает их, что отдаёт в хорошие руки. Что здесь для них был лишь перевалочный пункт, зал ожидания, а вокзальная неустроенная жизнь даже для цветов не может длиться бесконечно. Да они просто счастливчики, обретают настоящий дом и постоянных хозяев… И неизвестно, кого больше уговаривает: их или себя.

Когда гости входили в Анину детскую, на пороге замирали и поражённо произносили одну и ту же фразу: «Ботанический сад!»

Удивлялись:

– Это ж сколько возни. Не лучше ли купить пластмассовые растения – вон их сколько в продаже – не отличить от настоящих. И никакого ухода, знай протирай тряпочкой пыль…

На что маленькая Аня серьёзно отвечала:

– А вы заведёте пластмассовую кошку или собаку? Они тоже как живые. И никакого ухода.

Зная её хобби, ей дарили только живые растения. Был один подарок – пальмочка, юкка. Несмотря на уход (даже ночью как к больной вставала), та всё хирела: и умирать не умирала, и жить не жила, и всё сбрасывала листики один за другим. Так что Аня однажды не выдержала и в отчаянии закричала: «Ты меня измучила, всё сердце изорвала!» Накинула пальто, выбежала, оставила горшок с юккой под ноябрьским снежком у мусорных мульд.

Через некоторое время ужаснулась, выскочила… К счастью, дрожащая от ветра и страха пальмочка стояла на месте. И что вы думаете? После стресса юкка ожила, расцвела, пошла в бурный рост.

А то ещё был случай – никто не верит. В Анину квартиру ночью забрался вор. Она слышала поворот ключа в замке, крадущиеся шаги. От ужаса у неё выпрыгивало из груди сердечко. Она готовилась выскочить из-под одеяла, будь что будет: лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Но из комнаты раздался ор, потом падение, грохот, звон и новый ор, который – спасибо тонким панельным стенкам – услышали соседи и вызвали милицию.

Включили свет: повсюду рассыпанная земля, под ногами хрустят черепки, а на полу, держась за ногу, корчится человек. Картину произошедшего восстановили со слов незадачливого вора: в темноте он задел подставку с цветами, удерживая её, сам потерял равновесие, схватился за «тёщин язык», взвыл. Отступился, попал ногой в узкий горшок с густым плющом, запутался, застрял, заскакал с горшком на ноге, рухнул на пол. Как выяснилось, сломал щиколотку, порвал сухожилие… Вот так комнатные цветы единым фронтом встали на защиту своей хозяйки. Кто после этого не поверит, что растения всё понимают?!

…Кто-то наверху посмотрел на часы, сказал: «Пора», – и снял табличку с двери. Появилась тётенька и заняла Анино внимание. Тётенька тоже любила горшечные растения и долго и нудно спрашивала советы об уходе. Аня терпеливо и обстоятельно объясняла, что поить цветы лучше с поддона – корням нужен воздух, а вода закупоривает поры земли. Что если на почве от перелива появились желтоватые комочки грибка, то следует посадить несколько луковиц – они будут раскислять почву и т. д.

Всё это время Поэт не отрывал от Анюты своего струящегося ручьистого взгляда.

Аня работала с десяти утра до десяти вечера – практически жила в подвале с цветами. И все их свидания проходили среди цветов. Иногда Поэт приходил не в духе, отсиживался в уголке. Но чаще, как в первую встречу, был говорлив, интересен, романтичен. Читал стихи, красиво встряхивая волосами, артистично водил длинными прозрачно-парафиновыми кистями.

Закрывал Анин рот губами:

– Т-с-с! Слышишь: тишина? Но какая это ЖИВАЯ тишина! Они (растения) нас слышат! Как ты думаешь, о чём они думают? Я знаю: они завидуют мне. Твои одежда, волосы, кожа – ты вся пропитана цветочным ароматом… Тебя на улице не спрашивают, где ты покупаешь такие изумительные, редкие, бесценные духи?

В своих стихах сравнивал растения с пленниками летом, когда они томятся, лишённые прикосновения тугого ветра и тёплых, как ладони, солнечных лучей. Зато зимой обитатели цветочного магазина пребывают в неге, тогда как их уличные собратья звенят, как железо, с обледенелой кровью в железных стволах.

Они, как всегда, в своём уголке целовались, целовались, целовались… И кто-то в это время унёс горшочки с узамбарскими фиалками. Не бог весть какие дорогие, но сам факт кражи, впервые в магазине, удивил и испугал Аню.

– Это из-за меня, – нахмурился Поэт. – Не переживай, что-нибудь придумаю.

И принёс вазу с пушистой, голубичной, дымчато-сизой туей.

– Это не моя, моей бабушки. Ей нужны деньги на какой-то разрекламированный чудо-препарат от всех болезней. Она хочет за ёлочку пять тысяч, только сразу. Остальное, когда продашь, возьмёшь себе, расплатишься с хозяйкой за фиалки.

Аня в сомнении гладила мягонькую хвою. Туя стоит не меньше десяти тысяч, к Новому году цена удвоится. Конечно, она вернёт бабушке Поэта «лишние» деньги. Но домашнее, не проверенное растение следует выдержать на карантине не меньше месяца… Хотя с виду деревце ухоженное, чистенькое.

– Только сразу пять тысяч. Бабушка, сама понимаешь, старый человек: боится обмана.

– Аня, что это?!

Два фикуса – подстриженных в виде ажурных шаров деревца с узкими, в крапинку – будто над ними мелко потрясли кистью с жёлтой краской – листьями, – почти облысели. Хозяйка тронула стоящую рядом шеффлеру – и с неё листья посыпались дождём… Ани неделю не было, провалялась с гриппом, и вот… Уже понимая, она осмотрела оголённые ветки на свет – всё заткано едва заметными нитями, усеянными точками. Паутинный клещик.

Хозяйка брезгливо вытащила из укромного уголка тую, превратившуюся в скелет.

– Откуда ты взяла эту мерзость?! Она заразила все цветы! Ты что, решила меня по свету пустить?! Ты понимаешь, что в жизнь со мной не расплатишься?! На хлеб и на воду посажу, девчонка! Я эти фикусы готовила на день рождения жене мэра!

Дождь лил – в двух шагов ничего не видно. Входя в «Пассаж», складывая зонт, я заметила в пелене дождя размытый силуэт девушки, она держала намокший плакатик. Что там обычно пишут: «Помогите погорельцам» или: «Собираю на операцию»? Что-то знакомое в девушке… Обернулась: никого, как померещилось. Но ещё несколько раз за вечер она возникала то у эскалатора, то у кофейни: с тщательно спрятанным, опущенным лицом, с неизменным плакатиком.

– Аня, ты?!

Она была такая продрогшая, жалкая, с бескровным личиком. Даже пить кофе не было сил, вымученно улыбалась и грела пальцы о керамический стаканчик. С волос на стол натекала лужица.