Мой лучший враг - Эли Фрей Страница 19

– Прости, Стас. Да, я виновата, прости меня, пожалуйста, – я говорила тихо. Обхватила себя руками, низко наклонив голову.

Я и только я была виновата во всем. Не проходило и дня, чтобы я не корила себя за свою трусость. Это я сломала Стаса. И только я виновата в том, что он потом сломал меня.

– Слишком поздно, – серьезно сказал он. Я подняла голову. Что означают его слова?

Он смотрел на меня по-новому. Этот взгляд не нравился мне – жестокий и презирающий взгляд.

– Это ты во всем виновата. Я хочу, чтобы ты умерла. От его слов желудок сжался в комок.

Лицо Стаса было белее мела. Остальные мальчики стояли поодаль и смотрели на меня, нахмурившись. Значит, они все знают. Стас уже все им рассказал.

Он тихо сказал:

– Тома… Ты не представляешь, как ты меня подвела. Я думал, мы друзья, а друзья не предают друг друга.

– Прости меня… – прошептала я в ответ. Стас покачал головой.

– Уже не имеет значения.

И тут он резко толкнул меня. Я упала, больно ударилась о землю и закашлялась. Перед глазами – оранжевая темнота. Он наклонился надо мной. Прошипел у самого уха:

– Ты сделала мне больно. Очень больно. Ты предала меня. Бросила меня там… Но я отомщу. Я причиню тебе такую боль, которую ты никогда в жизни не испытывала. – Вставай! Встань перед своим командиром, солдат! – приказал он мне и грубо поднял меня на ноги. Властно посмотрел на меня.

– Солдат, – вдруг обратился он ко мне командирским тоном, – ты обвиняешься в измене против своего командира. Ты предала свою стаю и навсегда изгоняешься из «Степных койотов».

Он дернул меня за футболку и выдрал значок. Золотистая звезда с красным камешком упала на землю.

Он посмотрел на меня. Его взгляд поменялся. Он сейчас больше не был моим командиром. Этот взгляд принадлежал моему другу. Он был маленьким мальчиком, которого предали.

– Том… Ты была моим лучшим другом, – тихо сказал он, и голос его был полон боли и обиды.

Он замолчал. Потом снова заговорил, но уже совершенно другим голосом, холодным и резким:

– Теперь ты мой враг. Мой тебе совет – убирайся отсюда. Проваливай. И на глаза мне больше не попадайся. Если ты нам попадаешься – мы убьем тебя. А если ты кому-нибудь скажешь, я поймаю тебя, разрежу тебе живот и вытащу твои кишки!

Я задрожала от его слов. Это были не его слова. Они принадлежали Зверю. Монстру. Нечеловеку. А теперь Стас повторял за ним.

Он свистнул, и ребята стали подходить к нам. В руках у них были камни.

– Проваливай, предательница! – закричал Стас. Голос срывался. Стас первый бросил в меня камень. Он попал мне в руку, и ее обожгло как огнем. – Пошла прочь! Проваливай!

Я посмотрела на тех, кого считала своей стаей. Взглянула на Стаса, потом на своих друзей… в последний раз. Он смотрел на меня и видел во мне только предательницу. С трудом волоча ноги, я поплелась прочь. В меня полетели камни. Ударами мне обожгло бока, спину, ноги. Камни попадали в руки и голову.

Я слышала, как кричал Стас. Его голос был насквозь пропитан болью.

Я ушла. Побитая, униженная, изгнанная.

Я еще много раз увижу его. Он будет преследовать, травить меня. Идти по моим следам. Но это уже не мой друг. Теперь он мой враг.

Я брела по улице, ничего не видя вокруг от слез. В голове – мрачная пустота. Я не знала, сколько прошло времени – десять минут, час два. Я шла по улицам, не соображая, куда иду и зачем.

Я много думала о том, откуда вдруг у Стаса возникло столько ненависти именно ко мне, а не к своим мучителям. А потом поняла. Он взрывался изнутри. Ему нужно было кого-то обвинить, вылить на кого-то свою злость, свою ярость. Он не мог найти тех, кто сделал это с ним. Его родители обратились в полицию, но напавших на него так и не нашли. А Стасу было жизненно необходимо кого-то ненавидеть. И он сделал меня виноватой. И, чтобы как-то оправдать свою ненависть, сам поверил в то, что я виновата во всем, что с ним случилось.

Я подошла к своему дому, когда уже совсем стемнело. Дома меня ждала бабушка. Она что-то обеспокоенно говорила мне, но я молча ушла в свою комнату, заперла дверь. Опустилась на корточки и тут увидела, что окно в мою комнату открыто. Это странно – я закрывала его, когда выходила в последний раз. Я посмотрела на кровать. И все внутри похолодело. Я встала, не отрывая взгляда от кровати. А точнее, от того, что там увидела.

Кролик. Пушистый кролик. Моя Умка.

Я как будто вошла в пол. Вошла глубоко-глубоко, под почву, меня протащило через земную кору, затем я проникла в мантию. Дальше, пройдя через расплавленное ядро и снова через мантию и кору, вышла на ту сторону. Где была та сторона? Наверное, я плескалась в холодных водах Тихого океана. Но не успела я вдохнуть побольше воздуха, как меня снова потащило вниз, на глубину, обратно. И вот я снова здесь. Вышла из-под земли.

И все это за несколько секунд.

Умка лежала на подушке, укрытая одеялом, виднелась только голова… Она не шевелилась… Не дышала… Возле нее на подушке лежала записка. Я медленно потянулась к ней. Развернула.

КРОЛИК НЕ МОЖЕТ УСНУТЬ. СПОЙ ЕМУ КОЛЫБЕЛЬНУЮ. СПОЙ, СПОЙ! СПОЙ КОЛЫБЕЛЬНУЮ ДЛЯ КРОЛИКА!

Я узнала этот почерк. Я знала только одного человека, который писал бы так. Буквы заваливались влево, а не вправо.

Стас.

Он задушил Умку.

Рядом валялась бельевая резинка. Та самая, в которую мы играли в детстве.

И я закричала. Я кричала так громко, что практически оглохла от собственного крика. В мою комнату стала ломиться бабушка.

– Тома! Тамара, открой дверь! Тома, что случилось? Томочка, прошу тебя, открой дверь!

Но я не открыла. Я бросилась к шкафу и принялась яростно выгребать из него вещи. Достала из-под кровати чемодан, открыла его, стала бросать туда одежду.

«Я больше не останусь в этом городе ни на минуту», – решение пришло мгновенно. Я делала резкие, сумасшедшие движения. Бросала в чемодан одну вещь за другой.

Я не знаю, нашла ли бабушка вторые ключи или просто выломала дверь. Я была слишком увлечена вещами. Она вбежала в комнату.

– Я не останусь здесь! – кричала я. – Я переезжаю в Москву! Бабушка усадила меня на кровать и обняла.

– Тш-ш-ш. – Она укачивала меня, как маленькую.

Она спрашивала, что произошло. Я не отвечала. Она видела, что случилось с Умкой. Но у нее не возникло подозрения, что это мог кто-то сделать. Она просто решила, что Умка умерла по какой-то «своей» причине. Может быть, подавилась, а может быть, чем-то болела. Она подумала, что это я от помутнения рассудка уложила ее на кровать и накрыла одеялом. Записку я спрятала.

Я больше не ходила в школу. Кричала маме по телефону, что не хочу здесь больше оставаться. Мама забрала документы и увезла меня в Москву.