Радость моего общества - Стив Мартин Страница 19

* * *

Два дня спустя на тротуаре возле соседнего подъезда я увидел человека в костюме и галстуке. Он был худ как щепка, и на секунду я будто оказался в Сонной Лощине, разве что голова у человека была, а лошади не было. Он раскачивался вправо-влево, сканируя номера домов в квартале. Он состоял из одних углов — журавлем тянулся то в одну, то в другую сторону и вскидывал голову, сгибался в пояснице, чтобы свериться с адресом, который держал в руке. Человек-зверинец, он по-крабьи пробирался по тротуару и, как сова, двигал шеей, вглядываясь в ближние и дальние таблички.

Увидев адрес над крыльцом моего дома, он, похоже, нашел то, что искал. Весь собрался, поднялся по ступенькам и постучал в мою дверь.

— Дэниэл Кембридж? — выкрикнул он.

Я досчитал до трех и открыл.

— Да? — сказал я.

— Гюнтер Фриск, компания "Пироги Теппертон", — сказал он.

Мы расселись — в кресло и на диван; на этот раз при выключенном телевизоре, поскольку мне совсем не хотелось, чтобы шальное "Крим-шоу" залетело в мою гостиную. Он спросил, найдется ли у меня время прочесть мое призовое сочинение в Колледже Свободы.

— Надо свериться с расписанием, — ответил я. — Но всегда можно что-нибудь передвинуть.

— Мне нужно задать вам несколько вопросов. Ваш возраст?

— Двадцать девять лет.

— Женаты?

— Помолвлен.

— Где работаете?

— Тренирую боксеров.

Он прыснул:

— Спортсменов или собак?

Я сделал свой выбор:

— Собак.

— Проблемы с законом были?

— Нет.

Интересно, думал я, когда он задаст вопрос, на который можно ответить, не солгав.

— Вы написали эссе самостоятельно?

— Да. — Меня самого восхитила моя способность говорить правду с той же бесстыжей искренностью, с какой я до этого соврал пять раз.

Он объяснил процедуру конкурсного отбора, дал подписать обязательство не вчинять судебных исков, вручил купон на бесплатный замороженный пирог и удалился. В окно я следил, как он прошел к своему автомобилю, открыл дверцу, уселся. Взял с пассажирского сиденья свой планшет, оторопело в него вытаращился, снова втянул шею, глядя в сторону моей квартиры через ветровое стекло, опять уставился в планшет. Я видел, как вторые дубли делают комики, но теперь это происходило в жизни. Фриск выбрался из машины, еще раз сверил свои записи с номерами домов. Поднялся по ступенькам, пошебуршился перед моей квартирой и пару раз тюкнул в дверь. Я открыл дверь и увидел его ошарашенное лицо, точно он с утра надел туфли, а те вдруг оказались на пять размеров больше.

— Извините, — сказал он, заглянув в свои записи. — Я... я... Ленни Бёрнс здесь проживает?

И мы зависли, глядя друг на друга. Слава богу, мой ответ оправдал то, что прошла вечность, прежде чем я открыл рот.

— Умер, — сказал я. — Умер! — голос мой зазвенел. — Погиб в двадцать восемь лет!

Я испустил полувсхлип, вызывая в себе ту же непреклонную веру, с которой ставил подпись "Ленни Бернс" под своим сочинением. И для вящей драматичности навзничь повалился на диван. Не мой ли опыт в "Крим-шоу", подумал я, наградил меня навыками Аль Пачино?

Гюнтер застыл на пороге.

— О, простите, — сказал он. — Мистер Бернс проживал здесь?

— Это мой родственник; троюродный племянник со стороны мачехи, но были не разлей вода. Вы себе не представляете, как в одночасье... все в нашем доме любили его.

Искренняя вера в то, что я говорю, заставила меня поперхнуться.

— Он тоже прошел в финал... совсем как вы, — сказал Гюнтер.

— О боже, насмешка судьбы! — воскликнул я. — Мы вместе написали на конкурс. Ленни пришел в восторг от мысли, что он может быть типичным, и раз уж он забрал это себе в голову, то хотел быть самым типичным. Пройти в финал! Он был бы в восторге. Почему вы не приехали вчера, до его кончины?

Филипа, проходя по подъезду, услышала мои причитания. Увидела распахнутую настежь дверь и Гюнтера Фриска в понурой позе. Она заглянула к нам:

— Что стряслось?

— Ленни, — удружил Гюнтер. — Ленни скончался.

Выражение лица Филипы было столь непрошибаемо, столь безучастно, что могло быть истолковано как признак внезапного, катастрофического, патологического шока. Я вскочил и, притянув ее к себе, утешительно ткнул носом в свое плечо. Заодно это помешало бы ей разговаривать. Гюнтеру я сказал:

— Вы не могли бы нас простить?

Он пробормотал извинения, стыдясь того, что походя выболтал информацию, которую лучше услышать от священника.

— Я с вами свяжусь, — пообещал он, давая задний ход из моей квартиры.

* * *

Сверкал южнокалифорнийский день, свет лился в "Верное Средство" сквозь цельные, размером с панелевоз, стекла витрин. Внутри товары дробили свет, как миллионы призм. Искрилась фольга на шоколадных батончиках, выложенных наподобие органных клавиш. На ярусах коробок со стиральным порошком переливались радужные концентрические круги. Скудный ассортимент котелков и кастрюлек отражал вытянутые интермедии реальности. Зеленые резиновые перчатки свисали с вешалок а-ля Дюшан, и за всем этим как солнце двигалась золотистая голова Зэнди, то опускаясь, то поднимаясь над горизонтом мазей и бальзамов.

Мне действительно нужно было сделать покупки в аптеке, и лишь по счастливой случайности я попал в нужную смену и меня смогла обслужить Зэнди. Я покупал шестнадцать тюбиков бальзама для губ. Навязчивости тут были ни при чем; я исходил из практических соображений. Десять штук нужно положить в ящик, а остальные шесть я разложу по квартире, чтоб были под рукой. Я протянул деньги Зэнди, и — с таким же успехом она бы могла обратиться ко мне по имени — она вспомнила все лекарства, которые я брал по рецептам.

— Всё еще принимаете "индерал"? — спросила она.

"Индерал" я некоторое время принимал, чтобы справиться с сердцебиениями.

— Не часто, — ответил я.

— Как вам "валиум"?

— Меня от него шатает.

— "Прозак" не берете.

— Он больше не нужен.

— Неравнодушны к бальзаму для губ?

Возможно, ее целью был сбор информации. А может быть, она со мной флиртовала. Задай мне такие вопросы официантка, я определенно счел бы это заигрыванием.

Зэнди крупным планом по департаменту совершенства не проходила, и от этого нравилась мне еще больше. Кончик ее носа смотрел слегка вбок, словно его кто-то пытался перевести на три часа. Однако ее кожа была такой свежей и влажной, что я просто не мог отойти. Я взял пакет со своими тюбиками, а она сказала: