Записки гайдзина - Вадим Смоленский Страница 19

— Мородой черобек!

Я оглянулся. Реплика принадлежала благообразному дедульке в соломенной шляпе, мимо скамейки с которым я деловито прошагал. Увидев, что я остановился, он вскочил и засеменил ко мне.

— Дзудорафствуйте, — старательно выговорил он и протянул руку.

— Здравствуйте, — ответил я. Рука оказалась неожиданно крепкой.

— А вы… Чито делай? Русский?

— Русский, — кивнул я.

— Я… газета читай, — сказал он и развернул «Ёмиури симбун». — Вот. Униберситет. Русский профессор. Да?

— Да, тут русских много, — начал было я по-японски, но он замахал на меня руками.

— Нет! По-русски давай!

— Вы учите русский язык? — как можно вежливее спросил я.

— Нет сейчас, — сказал он. — Давно. Военнопренный.

Он вытащил из нагрудного кармана белую картонку и протянул мне. Я прочитал:

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Г-н Кадзухо Сота награжден памятным знаком Роскомархива

«За созидательный труд на российской земле»

Председатель Роскомархива

Р. Г. Пихоя.

За удостоверением последовал сам памятный знак, выполненный в виде медали. На одной его стороне было начертано: «Бывшим японским военнопленным», а на другой: «По случаю выдачи справок о труде».

— Ничего не поня̀л, — пожаловался дедушка, делая ударение на «я». — Русский язык трудно.

Я объяснил ему суть документа в общих чертах. Он не довольствовался этим и пожелал узнать значение каждого слова.

— Чито такой со-дзи-да-тэ…

— «Созидательный»? Ну, это когда ничего нет а потом: раз, и есть. Потому что работал.

— А где «работал»?

— Вот здесь. «Труд» это значит «работа».

— А-а-а… На-ро-сси-и-су…

— На российской. Значит, на русской. Ну, Россия!

— Поня̀л. Дзе-му-ре… Чито такой?

— Земле. Ну, земля! — Я пнул носком ноги асфальт.

— Земля! — повторил он, и глаза его загорелись. — Земля! — вырвалось у него снова. — Земля! — произнес он в третий раз и задрал голову вверх, будто вспоминая что-то. Затем радостно хихикнул и сказал:

— Копай-копай!

* * *

Кадзухо Сота никогда не носил погон. Разгром Квантунской Армии застал его семнадцатилетним телеграфистом, сидящим в захудалом отделении связи среди маньчжурских сопок. Гражданский статус нисколько не смутил сталинских соколов, и Кадзухо пришлось созидательно копать российскую землю наравне с вчерашними солдатами. Ему несколько не повезло с фамилией: лагерные вертухаи переиначили «Сота» в «Сытый», и любили шутить по поводу того, что сытого кормить не надо.

— А потом… такой маренький… как по-русски? По-японски это номи-сирами.

— Блохи и вши.

— Бурохи и фуси?

— Да.

— Бурохи и фуси очень много.

Дедушка лихо крутанул руль и мы выехали на скоростную дорогу. Оставалось полчаса езды до его дома, куда он зазвал меня погостить на вечерок. Бывший военнопленный уверенно давил на газ и травил лагерные байки. Когда ему не хватало русских слов, он заменял их матюгами — а к японской лексике прибегал крайне неохотно.

— А потом… как это… Самогонка! Рюбишь?

— Не очень.

— Йоппу товою матти! А я рюбрю! — Он постучал себя в грудь. — Я сибиряк!..

* * *

Сибиряк Сота свернул с автострады в каком-то мелком городке, поплутал по узким улочкам и припарковал машину на небольшой стоянке. Я вообразил, что мы уже добрались до его дома — но не тут-то было.

— Вырезай, — скомандовал он. — Пойдем японские макароны есть.

Подивившись грамматической отточенности этой фразы, я послушно вылез и последовал за своим новым знакомым в двери маленькой лапшевни. В общем-то, и следовало ожидать, что угощать он меня будет не дома — заранее известить жену о приеме гостя не было времени. Мы уселись за массивный стол и принялись изучать меню.